Лилиан выглядит почти на грани помешательства. Если бы перед ней появилось мифологическое чудовище, она бы отреагировала на это с меньшим ужасом.
— Всё ради... этой?
Эта мания называть Джейн «этой» с явным презрением начинает действовать мне на нервы.
— Я уже сказал тебе, что не обязан отвечать на твои вопросы. Я позволил тебе извиниться, надеясь, что тебе станет легче. Но, очевидно, твои извинения были фальшивыми. Они были лишь инструментом, позволившим обойти мой гнев, и вторгнуться в моё пространство. Ты никогда по-настоящему не верила в свои слова. Если бы ты была искренна, ты бы включила мой отказ в число возможных исходов. Вместо этого ты вообще не рассматривала этот вариант. Ты думала, что достаточно будет нескольких слезинок, и я снова стану твоим рабом... — Мой взгляд, я знаю, стал мрачным, а голос хриплым, создавая впечатление угрозы. — Но ты помнишь восемнадцатилетнего мальчишку, тогда как сейчас перед тобой мужчина тридцати двух лет. И уверяю тебя, мы с ним разные. Гораздо больше, чем можешь себе представить. Однако теперь меня достало. Ты думаешь о том, чтобы уйти? Дорогу ты знаешь.
Я отхожу назад и смотрю на неё, скрестив руки на груди.
Я ненавидел Лилиан долгие годы, но на этот раз ненавидит она. Если бы она могла, то испепелила бы меня.
— Ты одурел из-за такой… фиговины, — язвительно комментирует она.
— Да, — просто отвечаю я.
Лилиан поворачивается ко мне спиной. Я иду за ней, уверенный, что Джейн вышла из пристройки и ждёт меня в саду, и опасаясь, что Лилиан может сказать ей что-нибудь неприятное. Но Джейн там нет. Когда Лилиан уходит с пляжа, как незнакомка, которой она была и всегда будет, я вхожу в дом.
Я прохожу мимо Анна Фергюсон, которая выглядит ещё мрачнее, чем Лилиан.
— Где Джейн?
— Она ушла. Наверное, ей не понравилось шоу.
— Не впутывайтесь в это, и вы! — бурчу я. — Куда ушла?
— Понятия не имею. Я бы хотела знать, но она мне не сказала.
Меня охватывает новая боль. Она имеет привкус одиночества, страха, может быть, паники.
Я не хочу потерять Джейн.
Последние несколько часов, с тех пор как поцеловал её, были лучшими за всю мою жизнь.
Не имея возможности прикоснуться к ней сейчас, прямо сейчас, раньше, чем сейчас, порождает во мне ощущение, словно я не дышу.
Я звоню ей на мобильный, она не отвечает.
Я звоню ей, она не отвечает.
Я пишу ей, она не отвечает.
Я хожу туда-сюда по саду, по траве, которая слишком зелёная, слишком живая, слишком пустая. Мои руки дрожат, я смотрю на них, и они дрожат (клянусь).
Когда она перезванивает мне, я хочу немедленно присоединиться к ней. Но она говорит «нет». Потом она говорит что-то ещё, а потом говорит, что я ей недостаточно нравлюсь.
Скажи ей, Арон, что этот дерьмовый эксперимент никогда не был настоящим!
Скажи ей, что это всего лишь уловка, придуманная твоей гордостью, чтобы не признаваться сразу в своих чувствах!
Скажи, что тебе пришлось придумать способ дозировать правду с помощью пипетки, потому что если бы ты открыл её сразу, то почувствовал бы себя влюблённым мудаком.
Скажите ей.
Я думаю, думаю, думаю, пока моя голова не взрывается, но не говорю этого.
«Я ей недостаточно нравлюсь».
Эта фраза резонирует во мне с ритмом похоронного звона.
Неужели всё кончено?
Что такое конец, если всё ещё даже не начиналось?
Я не знаю.
Знаю только, что за эти несколько минут я скучаю по Джейн больше, чем по Лилиан за четырнадцать лет.
***
Я ей недостаточно нравлюсь.
Я ей недостаточно нравлюсь. Арон Ричмонд недостаточно нравится Джейн Фейри.
Арон Ричмонд недостаточно нравится Джейн Фейри!
Повторяю про себя эту фразу, я рву её, собираю заново, ненавижу и я ненавижу Джейн. Жаль, что на самом деле я не ненавижу её, но я в бешенстве и это правда.
Мне хочется позвонить ей, потребовать, чтобы она сказала мне всё в лицо, попытаться выяснить — не врёт ли она, надеяться, что она врёт, но если я это сделаю, то погублю свою гордость, а гордость — слишком неприязненный враг. Непреодолимее, чем очень высокая стена.
К тому же если она не лжёт, каким идиотом я буду выглядеть?
Я умоляю об объяснениях?
Я не делал этого даже в восемнадцать лет, и уж точно не стану делать сейчас!
В конце концов, искать её было бы бессмысленно. Между нами практически ничего не было. Два поцелуя в мире Арона Ричмонда это ничто. Чёрная дыра, по сравнению с ними, — самый большой калейдоскоп во Вселенной.
Два поцелуя, да ладно.
Подаренные девчушке.
Фиговине, как назвала её Лилиан.
Какое мне дело?
Поэтому, когда узнаю о дате предварительного слушания, я поручаю связаться с ней своему секретарю. Я не звоню Джейн ни чтобы узнать, как она, жива ли, будет ли там и почему перестала работать в галерее Дит.
Я в курсе этого, потому что мать достаёт меня днями напролёт.
— Что ты сделал с Джейн? — спрашивает Дит по телефону. — Она уволилась с работы и не захотела давать мне никаких объяснений.
— Судя по твоему тону, такое ощущение, будто я её убил и сбросил в колодец! Прекрати, я ничего ей не делал. У неё должны быть свои причины, которые не обязательно должны совпадать со мной.
— А я, напротив, уверена, что они совпадают. Вы уехали вместе на рассвете, а до этого не менее часа ты провёл в её комнате. Или хочешь сказать, что у Даниэллы были галлюцинации?
— Прежде всего хочу тебе сказать, что Даниэлла должна заниматься своими делами. Чем она занимается? Шпионит за твоими гостями, чтобы выяснить, трахаются ли они?
— Во-первых, она ни за кем не шпионила. Она случайно проходила мимо и видела, как ты вошёл к Джейн и ушёл с ней. И потом…что это вообще значит? Я же просила тебя не трогать Джейн, если ты не прочистишь мозги...
Подражая Дит, мой тон становится полным ярости.
— Эти жизненные уроки ты должна была преподать мне, когда мне было двенадцать, а не в тридцать два! Но, если я правильно помню, тогда ты была слишком занята, путешествуя по миру. Прекрати, правда, иначе, думаю, я тоже начну тебя пилить и напоминать обо всех твоих недостатках, заставляя почувствовать себя дерьмовой матерью. Пока что я тебя от этого избавлял, но время есть всегда. Что касается Джейн, не волнуйся, я ей ничего не сделал.
Несколько секунд Дит молчит, словно размышляя над моими не слишком добрыми словами. С другой стороны, и она наговорила мне таких же.
— Не уверена. Возможно, в твоём мире это пустяк. Но в мире Джейн это буря. Ты знаешь, что я люблю тебя, Арон, но ты не умеешь обращаться с женщинами.
— Что? — кричу я, не определившись — рассмеяться или послать Дит подальше. — Я не умею обращаться с женщинами? Ты понимаешь, насколько ты абсурдна?
— О, я говорю не о сексе. Для вас, мужчин, всё сводится к этому. Если вы драконы в постели, значит, умеете обращаться с женщинами. Я имею в виду глубокое понимание женской натуры, и в этом я не сомневаюсь, ты несовершенен. Четырнадцать лет, которые ты мог использовать для развития своего эмоционального интеллекта, чтобы стать всесторонне развитым мужчиной, ты потратил впустую, рыдая над воспоминаниями об этой маленькой сучке Лилиан Пэрриш! Но... только не говори мне, что она имеет к этому отношение! Не говори мне, что ты вернулся к этой лживой гадюке!
— Для матери, которая первые двадцать пять лет жизни своего сына занималась только своими делами, я бы сказал, что ты заходишь слишком далеко.
С той стороны линии доносится печальный вздох, заставляющий меня ненавидеть себя за столь агрессивные высказывания (даже если я этого не говорю).
— Я думала, что заслужила прощение, но, видимо, это невозможно. Мне жаль, что меня не было рядом. Ладно, я вела себя как эгоистка. Твой отец был настолько невыносим, что ради того, чтобы удалиться от него, я пожертвовала тобой. Я была неправа. Нельзя вернуть прошлое и сделать его лучше, но можно не ухудшить настоящее и сделать всё, чтобы будущее было светлым. Но для этого нужно перестать причинять боль другому. Я больше не буду причинять тебе боль, Арон. А что насчёт тебя? Ты обидел Джейн? Не физически, я знаю, что ты этого не сделаешь, но её сердце?
Я чувствую себя скороваркой, которая вот-вот взорвётся. Дит меня не видит, но я — живой образ дикого гнева. Я не могу себя сдержать и лопаюсь, как та кастрюля с кипятком.
— Почему ты считаешь, что это я её обидел? Разве она не могла меня обидеть? Говоришь, что нельзя сделать настоящее хуже, но ты определённо делаешь его гораздо хуже, разговаривая со мной так, будто я паршивый сатир, обидевший невинного ангела! Но что, если это я чувствовал себя дерьмово? Что, если это моё сердце было разбито?