Выбрать главу

— Это не тюрьма строгого режима, мой мальчик, и мы не террористы. Однако я уверен, достаточно назвать имя Колтона Тру любому другому судье, чтобы получить полное оправдание и медаль за гражданскую доблесть.

— В любом случае теперь я знаю, откуда у меня это.

— Я всегда тебе говорил, что не родился графом. Я родился уличным мальчишкой, который стремился к социальному искуплению, но, хотя я и зарабатываю деньги, в моей крови всегда будут улица и простые люди. Именно поэтому мне так жаль ту девушку, Джейн Фейри. Она не заслужила, чтобы с ней обращались как с грязной девкой. Показания под присягой, представленные на слушаниях, полная чепуха, и только такая предвзятая и продажная свинья, как Колтон, мог принять их во внимание. На суде их бы уничтожили один за другим... — Дедушка делает паузу, глядя на меня менее воинственно, почти с глубоким соучастием. — Ну… почти все они были ерундой. Кроме одного, видимо. Значит, Дит не ошиблась. — Я хмурюсь, и, хотя ни о чём его не спрашиваю, на моём лице появляется озадаченность. — Дит была уверена, что ты влюбился в мисс Фейри, но ещё не осознал этого. У твоей матери определённо есть свой нюх. Она приходила к тебе? Джейн, я имею в виду.

Я отрицательно качаю головой. Она не приходила и не связывалась со мной. Дит искала Джейн всеми возможными способами, даже ездила к ней домой, разговаривала с мистером Рейнольдсом и с владельцами греческого ресторана, но ничего не добилась. Джейн переехала, возможно, сменила город. Она не оставила адреса для пересылки и даже выключила свой мобильный телефон.

Она не уехала. Она сбежала. Из города, что причинил ей боль, от меня, кто не смог её защитить и не знал, как её любить. Слушания и вся ложь, которую ей пришлось услышать о себе, наверное, нанесли ей последний удар, который она смогла выдержать. Я уверен, Джейн не смогла выдержать ещё одной боли и нового предательства со стороны правосудия.

Я способствовал тому, чтобы она ощутила боль. Своей глупостью. Мне следовало позвонить ей раньше, когда я мог, когда у меня было время, а не позволять своей гордости управлять мной. Я испугался, идиотский страх, как у имбецила, которому никогда не приходилось сталкиваться с реальными проблемами, а потом, чтобы сделать себя крутым, превратил четырёх ящериц своей жизни в драконов.

Никогда не прощу себя. Я скучаю по ней. Здесь у меня есть время подумать. У меня есть время пофантазировать. Нам было бы прекрасно вместе. Я знаю это, как знаю и то, что не забуду Джейн даже через четырнадцать лет.

— Ты нашёл кого защищать, — комментирует дедушка. — Помнишь, что я тебе говорил? Найди женщину, ради которой будешь работать, бороться, стремиться стать лучше, и твоя жизнь изменится.

— Что толку в том, что я нашёл её, если уже потерял? — рычу в ответ.

— Ты не потерял её, это невозможно.

— Не придумывай всякую чушь о том, что она всегда будет в моём сердце. Я не изменился до такой степени, чтобы довольствоваться романтической ностальгией. Я не знаю, что делать с мечтой. На самом деле, необходимость довольствоваться мечтой бесит меня ещё больше.

— Каким бы старым и каким бы романтичным я ни был, я всё ещё юрист, и предпочитаю факты мечтам, мой мальчик. Ты не можешь её потерять, так было бы, если бы Джейн умерла. Но она жива. Она точно жива где-то там, и ты её найдёшь. И тогда ты станешь лучшим адвокатом в мире.

Мои кулаки сжимаются, они словно железные молоты.

— Где-то там? — восклицаю я со злостью человека, у которого связаны руки. — Если «где-то там», о котором ты говоришь, был только Нью-Йорк, он уже стал бы гигантским стогом сена. Но, боюсь, Джейн действительно уехала за пределы города, начала в другом месте, и это уже грёбаный триллион стогов сена!

***

На свободу я выхожу совершенно другим человеком. Я был бы им в любом случае, даже без тюрьмы, но тюрьма с её ритмами, молчанием и злостью так глубоко зарылась в меня прежнего, что я превратился в нечто, имеющее другую форму и суть.

Прежде всего, форма. Не имея возможности плавать или заниматься упражнениями на свежем воздухе, я сосредоточился на тяжестях. Если раньше я был молодым адвокатом в идеальной форме, с несколькими татуировками, спрятанными под сшитыми специально для меня костюмами, то теперь я выгляжу как классический зэк с татуировками на виду, десятью килограммами лишних мышц, львиной гривой, длинной бородой и спортивным костюмом массового производства.

Затем — суть. Моя природная интроверсия превратилась почти в мизантропию. Если я верил, что время заставит меня забыть Джейн, (а я, признаться, надеялся, что так и будет), то вынужден признать, что время ни хрена не помогло. Я не ожидал, что шесть месяцев сотрут мою память и эмоции, но хотя бы сгладят острые углы. Но нет: я постоянно врезаюсь в эти грёбаные края и причиняю себе ещё большую боль, чем раньше.

Но как ни странно, я по-прежнему хочу быть юристом. Я не собираюсь становиться байкером-бунтарём или завсегдатаем худших баров Бронкса. Я стану адвокатом по уголовным делам. Хочу вернуться в залы судебных заседаний, где стирается грязная, жестокая жизнь людей и где судьям вроде Колтона Тру, к сожалению, позволено неиствовать.

И я хочу найти Джейн.

Меня не волнует, что это сложно. Я хочу знать, где она, как живёт, хотя бы это. Я не хочу, чтобы она была моей. Я просто хочу, чтобы с ней всё было в порядке.

Эмери и Джеймс не донесли на меня. Я не знаю, какой расчёт стоит за этим. Они точно не воздержались по доброте душевной. Не то чтобы меня волновало это. Меня реально бесит только то, что Джеймс не умер и, скорее всего, продолжает мучить какую-нибудь другую девушку, попавшую в его лапы.

А вот новость о том, что адвокат Арон Ричмонд выбил всё дерьмо из адвокатов другой стороны и получил шесть месяцев за неуважение к суду, просочилась и распространилась повсюду. Мне всё равно, что думают люди. Полагаю, у многих будет такое же мнение, как у моего отца, кто продолжает верить, что у него сумасшедший сын, а отец страдает слабоумием. Но я уверен, что найдётся ещё немало тех, кто, выражаясь фразой моего деда, захочет вручить мне медаль за отвагу.

Конечно, швейцар и охранник дома, где я живу, выглядят очень озадаченными. Они проводили уважаемого джентльмена, похожего на герцога, и сейчас встречают какого-то пирата-викинга с бородой, превосходящей бороду дровосека.

Оба смотрят на меня с откровенным шоком, после минутного колебания, когда почти блокируют меня, словно я незнакомец, пытающийся пробраться внутрь.

Поднимаюсь в пентхаус, где нахожу идеальный порядок. Служба уборки продолжала работать даже в моё отсутствие. Я балую себя джентльменской роскошью: горячей ванной, которая длится не менее часа. Затем бреюсь — не настолько, чтобы снова стать безволосым, как в юности, но достаточно, чтобы снова увидеть своё лицо. Кажется, что контуры стали жёстче. Кажется, у меня больше морщин. Мне кажется, что прошло больше шести месяцев. Это невозможно. Невозможно так сильно измениться за шесть месяцев. Мне хочется, чтобы кто-нибудь успокоил меня, поклялся, что время не бежало в три раза быстрее, что я не сбился со счёта и не оставил больше кусочков себя по пути.

Только тогда я захожу в спальню.

Огромная картина, изображающая танцевальный класс в современном ключе, занимает и сжимает пространство. Несколько месяцев она находилась в галерее, хотя и не выставлялась на всеобщее обозрение. Я попросил Дит доставить картину сюда к моему возвращению. Я попросил поставить в мою спальню, чтобы полотно не оказалось передо мной сразу же. Чтобы предвкусить ожидание и боль.

И на самом деле боль пришла сразу после ожидания.

Видеть её чертовски больно, но эта боль особая, такую испытывает несчастная дворняга, закиданная камнями, старая и больная.

Джейн с оторванными крыльями. Выпуклые лопатки. Кровь на перьях. Представление о ней такой не просто разбивает мне сердце. Это убивает моё сердце.

Как она сейчас?

Где находится?

Выросли ли у неё крылья?

Научилась ли она снова летать, танцевать, жить?

Думает ли она иногда обо мне?

Звонок внутреннего телефона прерывает эти грустные размышления.

Портье сообщает, что посыльный несёт мне пакет.

— Вам просила передать молодая леди, когда... э-э... когда вы вернётесь из.... того места.

— Молодая леди? Какая молодая леди? — Мой голос становится хриплым, полным предвкушения.

— Та, что навещала вас пару раз в прошлом. Она приезжала сюда несколько месяцев назад и оставила для вас пакет. Я пропустил его через металлодетектор, кажется, в нём нет ничего опасного. Молодая женщина была вашей гостьей, так что я не считаю, что нарушил какие-то правила, оставив у себя этот предмет, и...

Моё сердце собирается по кусочкам, когда я приказываю ему: