— Это неважно.
— Всё важно. Если у вас есть судимость, и вы имеете криминальное прошлое, если вы по какой-либо причине были в тюрьме, Андерсоны могут использовать это оружие против вас, выставив...
— Проституткой, лгуньей, жестокой и преступницей?
— Да.
— И если бы у меня были... приводы... должна ли я... Должна ли я рассказать? Даже если они не имеют никакого отношения к... с этим делом?
— У вас есть криминальное прошлое, Джейн Фейри?
Мне кажется, что за один час жизни я состарилась на целый век. Не могу. Мне жаль других женщин, которые подвергались или будут подвергаться насилию со стороны этого негодяя, но продолжить я не могу. Я была готова к процессу, была готова к боли, но не к таким испытаниям и не к такой боли. Мне невыносимо возвращаться в прошлое, вновь проживать каждый момент моей истории, и мне невыносима мысль о том, что Арон Ричмонд будет разглядывать её вместе со мной.
— Прошу прощения, что отняла у вас время, — заявляю я и встаю.
— Вы отказываетесь от иска? — спрашивает он с видом человека, который спокойно это переживёт.
— Да. Полагаю, я переоценила свою готовность к тому, что меня будут препарировать, как убитое животное.
— Не хотите ли спокойно всё обдумать? — продолжает он без всякого энтузиазма. Звучат обычные, совершенно неискренние фразы, какие говорят неплатёжеспособному клиенту, который хочет убраться ко всем чертям.
— Не притворяйтесь, что вам не нравится мой отказ, адвокат Ричмонд. Может, я несовершенна физически, но мой мозг — да, он работает прекрасно. Я сразу поняла, что заниматься мной и моим делом это даже не самое последнее из ваших желаний. Я должна что-то подписать? Документ о том, что не желаю продолжать?
Его взгляд более пытливый, чем я ожидала и хотела бы.
— Вы боитесь, что мы будем копаться в вашей жизни? Что, чёрт возьми, вы натворили? Вы выглядите как фея, раненая юная фея, одна из тех, что изображают в книжках с картинками для романтичных девушек, а вместо этого скрываете тёмные тайны?
— Мои тёмные секреты больше вас не касаются.
Я должна во что бы то ни стало добраться до двери, не хромая. Просто обязана выйти из этой проклятой комнаты, не выглядя, как побеждённый ребёнок.
Или раненая фея.
Он правда так меня назвал?
Не монстр, а фея?
Не то чтобы это изменило моё отношение к нему, теперь, когда я намерена уйти с не слишком уязвлённой гордостью. Ощущаю его взгляд, прикованный к моей спине. Арон ничего не говорит, не пытается меня удержать. А почему он должен? Это дело pro bono, его время не оплачивается, и нет никакой выгоды останавливать меня.
Выйдя из зала, я снова надеваю свою верную шляпу. Я ухожу, пока меня никто не заметил. Переполненный лифт позволяет мне чувствовать себя защищённой. Я прячусь среди всех этих кривляющихся людей, как крошка среди высоких камней, и покидаю здание, как покидают лабиринт зеркал и огненных ходов, которые заставили меня смотреть на себя и которые могли меня сжечь.
«Дыши. Дыши. Дыши».
Сердце колотится. Возможно, и не так сильно, но ощущается часто-часто. Я только что рассказала Арону Ричмонду о том, что со мной произошло. Он спросил меня, проникал ли в меня мужчина. Это кажется невозможным.
«И всё же возможно, Боже мой, возможно».
Теперь мне предстоит ещё одна война. Мне придётся не только продолжить думать о Джеймсе Андерсоне и страхе, который я испытала, снова став жертвой. Теперь мне также придётся смириться с мыслью, что Арон Ричмонд может представить меня в ситуациях, о которых ему рассказала, и, возможно, посмеётся надо мной с сарказмом человека, не способного понять, каково это. С сарказмом мужчины, которому интересно не то что я чувствовала, а то, как это возможно, что Джеймс Андерсон, который тусуется с элитными моделями, оказал мне честь, желая изнасиловать меня.
В толпе пешеходов я двигаюсь как автомат. Чувствую себя маленькой инопланетянкой, немного похожей на робота, который скитается по тротуарам Верхнего Ист-Сайда, недоверчиво озирается по сторонам и задыхается, потому что не знает дороги, а воздух здесь чужой и не подходит для неё.
«Маленькая раненая фея».
Я должна перестать думать об Ароне Ричмонде. Хотя мысли о нём помогли мне не думать о худших вещах, но с этого момента я должна убрать их в архив. Ничего серьёзного не произошло, просто нужно освободить больше места в ящике, полном призраков моей жизни, и запереть на тройной замок.
К сожалению, несмотря на эти намерения, воспоминание о его взгляде сопровождает меня всю дорогу до станции метро. У него красивые глаза. Если смотреть на них вблизи, они кажутся сделанными из лепестков. Однако, лепестки, погружённые в лёд, лишены мягкости. Кусочки василька, оторванные и утопленные в морозильной камере. Я не думаю, что он жестокий мужчина, как Джеймс Андерсон, но не из-за доброты характера. Возможно, он просто умнее.
И всё же он мне нравится.
В первый раз я увидела Арона почти год назад, это было поздно вечером. Он остался работать в офисе после закрытия. Мужчина снял пиджак, рукава шёлковой рубашки были закатаны до локтей, воротник расстёгнут, галстук брошен на стол, взгляд устремлён на монитор компьютера. Я сразу заметила ту устрашающую татуировку. Да, она показалась мне жестокой — чёрное морское чудовище, щупальца которого поднимались к лицу, обвивали шею и тянулись к одному виску. Руки Арона тоже покрыты татуировками. Хотя стояла далеко, я узнала племенные знаки, также пропитанные первобытной дикостью, усиленной рельефными венами на мускулистых предплечьях.
Арон не заметил, что из темноты коридора я наблюдаю за ним через открытую дверь кабинета. Его светлые волосы, короче, чем сейчас, были зачёсаны назад. Я смотрела около десяти минут, как чёрное щупальце царапает его ухо. Мне казалось, что это щупальце ползёт и по мне, то пытаясь задушить, то приятно лаская.
Моё сердце забилось быстро, и я испугалась, что его грохот разнесётся в тишине пустынного коридора. Удары усилились, когда он встал и вытянул руки. Затем Арон зажёг сигарету и начал курить. Его губы целовали фильтр с чем-то сродни ярости. Мне хотелось стать этим фильтром. Биение моего сердца превратилось в бурю.
Мне нужно было уходить оттуда, иначе на этот раз он услышит. Я сделала шаг назад, с нетерпением человека, который хочет убежать, хотя за мной никто не гнался. Грохот падающего объекта показался мне похожим на перекат лавины камней. По правде говоря, вышло не очень громко, но достаточно, чтобы привлечь внимание Арона. Он поднял голову, затушив сигарету в пепельнице.
— Кто там? — спросил он властно.
Я помалкивала, кроме сердца, которое не хотело ничего слышать. Я уронила корзину для мусора, и сразу наклонилась, чтобы собрать разбросанные по полу вещи, именно тогда его голос пробился сквозь удары моего сердца.
— Это вы подняли шум?
Я осталась в том же положении — наклонившись и намереваясь поднять упавшее. Прошептала в ответ слабое «да». Я извинилась, продолжая стоять к нему спиной. Не хотела, чтобы Арон меня увидел. Если бы он посмотрел на меня с ужасом, меня бы поглотило унижение. Внезапно его голос стал ближе: он наклонился рядом со мной, чтобы помочь собрать всю макулатуру.
Я продолжала не смотреть на него, а лишь показывала часть своего скрюченного тела, погружённого в темноту лестничной площадки, надеясь, что Арон уйдёт. До моих ноздрей долетел его пряный парфюм и лёгкий запах выкуренной ранее сигареты. Я не могла поверить, что Арон Ричмонд, внук и сын владельцев юридической фирмы, помогает мне.
— Забудь про мой кабинет и не мешай. Мне нужно работать, — сказал он, вставая. Серьёзный, но не злой. Решительный, но не жестокий.
Я снова кивнула, не произнося ни слова. Если бы Арон решил задуматься обо мне, возвращаясь в свой кабинет, он мог подумать, что я немая или, возможно, умственно отсталая.
После этого я видела его снова. Арон часто задерживался в офисе допоздна. Пару раз он проводил видеоконференции с кем-то на другом конце света, где был день. Я наблюдала за ним (хотя шпионить более подходящий глагол), незаметно и не роняя предметов, с более укромных мест. Он всегда был элегантен, всегда серьёзен, всегда печален.
Любой другой назвал бы Арона просто погружённым в работу, но когда он делал паузу, когда тёр лоб, веки и щёки, на которых быстро отрастала щетина, когда он курил или смотрел на мир за окнами без штор (Манхэттен, полный огней, живой как никогда), Арон казался терзаемым чем-то: воспоминанием, предзнаменованием, сомнением, которое не касалось ни его работы, ни настоящего.
Когда не заставала его в офисе, я испытывала разочарование. Тогда спрашивала себя: есть ли у него женщина и был ли он с ней. На его столе не было фотографий, и я не стала доводить своё безумие до того, чтобы рыться в ящиках. Я была очарована, заинтригована, увлечена, но не сошла с ума.