банными полотенцами и прочие пляжные рестораторы тоже вышли на демонстрации.
Они сделали это с наступлением ночи, и все сочли это абсолютно нормальным.
Все расписания поменялись в обратную сторону. Говорили о губительных
последствиях глобализации, озоновом слое и загрязнении окружающей среды. Никогда
ещё работа в ночную смену не принимала такого небывалого размаха, тогда как
более традиционалистские общества с непостижимой покорностью склонялись перед
требованиями профсоюзов удлинить время сиесты.
Некоторые известные психологи рукоплескали такому внезапному уважению к
биологическим ритмам. Это успокаивало. Ведь к грандиозному коллективному
ослеплению примешивалось смутное чувство беспокойства – и порой госпожа Берье, глядя на мужа, внезапно понимала, что у него никогда не было таких зубов; а
господин Гарсиа, глядя на дочь, рассевшуюся перед телевизором, внезапно понимал, что она была мертва, мертва, абсолютно мертва; а мадемуазель Ву Ван Лай вдруг
осознавала, что «соус от виноторговца», который она жадно посасывала из
пакетика, был бычьей кровью без всяких примесей; а господин Ригби вдруг
спрашивал себя, почему он идет на работу в десять вечера и почему его рубашка
черна от засохшей крови.
Под этим поверхностным забытьем пряталась, конечно, ужасная реальность. Все эти
кошки, которые исчезали, птицы, которые больше не пели, обескровленные тела, которые не подвергались вскрытию, дети и старики, пропавшие без вести среди
общего равнодушия… Иногда госпожа Берье что-то рассеянно искала, затем
останавливалась и спрашивала себя, чего же ей не хватает: ах да, мой сын… Она
смотрела на господина Берье, утиравшего краснеющий рот, проводила рукой по лицу
и вновь принималась за вязание.
С наступлением ночи улицы заполонялись дрожащими силуэтами с опущенным взглядом
и трепещущими ноздрями, которые встречались, готовые кинуться на первую же каплю
крови. Происходили забавные случаи линчевания… участники которых поднимались в
запачканной одежде с удовлетворенным выражением на лице. Они приводили в
порядок костюм, поспешно отворачивались и продолжали свой путь с затуманенной
головой, оставляя на земле мертвеца. Который, в свою очередь, тоже поднимался, отряхивал пыль с пальто и шел дальше, смущенно спрашивая себя, что это с ним
случилось.
Потом не стало больше ни капли теплой крови, и вечерние силуэты, вздыхая, доставали из карманов кто пакетик соуса, кто кусок кровяной колбасы, кто бутылку
улучшенного «Вьянодокса»3, прикладываясь к ним по пути на работу.
Мало был одним из немногих, кто понимал.
Он нашел другую работу, такую же ненадежную, как предыдущая, и в десять раз
менее оплачиваемую: он следил за мониторами охранной системы в офисном здании.
Эта синекура заключалась в том, чтобы проводить ночи в комнатушке без окон перед
стеной с экранами, соединенными со множеством камер наблюдения, скучавших по
углам пустынных коридоров. Мало не глядел на них, погруженный в чтение. Сначала
он попытался продолжать работу со своей немногочисленной клиентурой, но, увы, все меньше и меньше народу откликалось на телефонные звонки.
Мало проснулся, зевнул, потянулся. Он окинул взглядом сплошной холодный бетон
вокруг: ах да…
Он съехал с квартиры и, поскольку никто никогда не заходил в его комнатушку с
мониторами, он перетащил туда свои пожитки (одежду, книги и матрас). Неподалеку
находились муниципальные душевые, и он обходился прекрасно.
Мало встал и вышел из комнатушки, чтобы выпить кофе из автомата, стоявшего в
холле у входа для поставщиков. Было семь утра, и он никого не встретил. Ни
единой живой души. Синеватый и ленивый дневной свет тек через односторонние
зеркальные стекла. Мало выбросил пластиковый стаканчик, провел бейджем по
сканеру доступа и вышел, направляясь в булочную. Вокруг него простирался недавно
построенный квартал Левалуа в своей необъяснимой ледяной уродливости: здания
были белыми, высокими, планировка квартала задумывалась как череда террас с
зелеными насаждениями. Это могло бы, должно было бы иметь некую прелесть, зажиточную и чистенькую – но это было уродливо. Холодно и печально. Ледяной
мрамор, резкий свет, пешеходные улицы, мощенные противоскользящими блоками с
беспощадными углами, ящики, полные цветов – таких ярких, что они казались
пластмассовыми, деревья в решетчатых клетках, сверкающие бутики, стянутые
алюминиевыми оконными рамами, арки с острыми краями, произведения абстрактного