Разум потихоньку покидал его, как отъезжающий, что не желает садиться в свой
поезд и сто раз оборачивается к перрону с огорченной улыбкой. Мало пытался
доказать разуму, что тот не должен так поступать, что он ещё нужен ему: он
прогуливался голышом и разрисованный губной помадой, наряжал деревья в
великолепные подвенечные платья, выливал на мостовую ведра голубой краски, а
затем бросал туда все перья из магазина постельных принадлежностей – казалось, что небо теперь было на земле, более реальное, чем настоящее, в своей твердой и
лакированной синеве, мягкое, покрытое облачками пуха без единого пятнышка и
пестрыми осенними листьями…
- Ты видишь, что нужен мне! Ты прекрасно видишь! - орал он. И кружился, взмахивая цветами из органди, нанизанными на проволоку, и искал, с кем бы
поговорить, но никого не было.
Он продолжал бродить по улицам с мегафоном на поясе, время от времени крича в
него: «Есть тут кто-нибудь?» - и эхо его собственного голоса, раздающееся между
зданиями, жалобной пеной катящееся вдоль бульваров, наводило на него ужас.
Его лоб стал тяжелым, как будто у него были широкие чугунные брови, и под этим
весом его сердце разбивалось в лепешку, что вызывало расстройство его умственных
понятий. Он навесил ярлыки на поток мыльной воды, качавшей его мысли («психоз», «шок»), и когда пришел к выводу, что превратился в серийного убийцу, он
расхохотался впервые за несколько месяцев.
Один раз, один-единственный, ему хватило смелости сходить посмотреть. В подвал.
После всего, некрофил – это еще хуже, чем серийный убийца, а он умирал от
желания дотронуться до плоти. Пусть даже холодной. Он хотел найти женщину. Или
девочку. Педонекрофил – это было приключение. Спускаясь, ступенька за
ступенькой, по черной от плесени лестнице, он спросил себя, собирается ли он её
изнасиловать. Он никогда не делал этого раньше. Но он пробовал все эти штучки
из секс-шопов, и те, что надеваются, и те, которые можно трахнуть, а ему нужно
было другое.
Он нашел с первого раза – восхитительную девчонку. Очень хорошенькую.
Темноволосую, изящную, с уже наметившейся маленькой грудью и ещё поцарапанными
коленками. Она лежала у входа в подвал, ногами внутрь, руки вдоль тела ладонями
кверху, одетая в черное платье в цветочек и разорванный кардиган. Волосы, небрежно завязанные в хвост, длинные ресницы, пухлый рот, такая хорошенькая. Но
вот в чем штука – она была мертва. Мертва. Белая везде – нос, уголки рта, кончики пальцев, губы, везде. Рыхлая, как губка, дурно пахнущая плоть. Что-то
копошилось в ее волосах. Мало на четвереньках вскарабкался по лестнице, его
рвало желчью: он дотронулся пальцем до её щеки. Мягкой, как перезрелый помидор.
Он почувствовал: то, что находилось под кожей и должно было быть плотным и
однородным, раскисало жидкой гнилью. Он бросился наружу, сделал резкий вдох: свежий воздух пах дождем.
Скоро зима, ах! Скоро зима!
И он почувствовал, как мозг разлетается вокруг него, как пружинки часов, упавших
с высокой башни.
Пришла зима.
Однажды вечером Мало вернулся в свой пентхаус в Левалуа, корчась от боли. Может, это был страх, может, несварение, может, перитонит, может, ботулизм. Он
вытянулся на матрасе, затвердевшем от грязи, закурил сигарету, наклонился, и его
вырвало на остатки старой блевотины. Было пять часов; внизу вампиры уже выходили
на прогулку. Мало поднял голову, окинул взглядом огромную загаженную комнату, где стояли стеной пустые бутылки с дохлыми мухами внутри. Он посмотрел на свои
ноги, обутые в мокасины из разных пар – оба шикарные и оба покрытые коркой
трудноопределимых отходов. Он был одет в красный лыжный костюм из гортэкса5, по
которому тянулся густой след от бобов в соусе. Он откинул голову назад, на
засаленную подушку.
Он проснулся на следующее утро в страшной горячке. Возможно, это был аппендицит.
Согнувшись пополам, он свалился с кровати, дотащился до радиоприемника, включил
его и принялся крутить ручку – радио отвечало ему шумом в FM-диапазоне. Он
провел несколько часов, сидя на корточках перед радио, и пока лихорадка качала
его в своем желтом гамаке, он слушал в радиоприемнике голоса своих
разговаривающих коллег, впитывал запах кофемашины, коврового покрытия, тихий шум
компьютерных процессоров – и попеременно смеялся от счастья и плакал от боли, пока гной медленно наполнял его кишки.
В пять часов он протянул пылающую руку к телефону. Снял трубку, набрал номер.
-Алло… мадемуазель Би?