Оказалось, Даниэль Фон-Россель в Штатах ходил в русскую школу, мама нашла какую-то общину, ей там никогда не нравилось, и она всегда хотела вернуться. Сам Данил вундеркинд, изучает физику с пяти лет, а сейчас застрял на строениях атома, какие-то сложности с притяжением электронов к ядру… Закончилось тем, что Елагин съехал на обочину, влез в планшет и минут двадцать изображал героя фильма «Вспомнить все», зато по итогу был награжден счастливой щербатой улыбкой. И почему-то был неимоверно горд собой. А озадачен еще больше, пожалуй, ему пора отдохнуть, когда все закончится, не мешало бы съездить куда-то, можно взять с собой Анжелу. Или Диану. Все равно.
Мальчик продолжал болтать, и когда впереди показался дом за трехметровым забором из красного кирпича с возвышающимся скворечником охранника, Никита испытал даже что-то похожее на сожаление, и это тоже его глубоко поразило. Он был уверен, что разучился чувствовать что-то отличное от равнодушия, все чувства давно забыты и надежно похоронены под обугленными обломками прошлого.
— Приехали, Даниэль, — он повернулся к мальчишке и углядел расстроенную мордашку. А ведь тот даже не спросил, что он делал на их тренировочной базе, понял ведь, что сел не в ту машину, а почему его сразу не отвезли домой, не спросил.
Данил высунулся в окно и позвал охранника, тот едва не скатился вниз по ступенькам. Ворота медленно отъехали в сторону, но Никита въезжать не стал, вышел из машины и снова впал в ступор перед доверчиво протянутой узкой ладошкой. Он решил его измором взять, этот пацан. Ладно, пойдем.
И увидел ее. Она стояла на дорожке у дома, высокая, ну как высокая, все равно до него не доросла на хорошие полголовы. И очень тоненькая, это Никите совсем не понравилось. Он рассчитывал на более мощного противника, чем хрупкая женщина. Они подошли ближе, и ему захотелось выматериться.
Какая женщина, это же девчонка! Она совсем девчонка, почему его никто не предупредил, что ему предстоит война с какой-то пигалицей?
— Я думал, ты старше, — вырвалось само по себе, и Елагин увидел, как удивленно округлились глаза над шелковой повязкой.
Он не планировал ничего такого говорить, но та, с которой он собирался воевать, оказалась и правда слишком молодой для такой хватки и таких космических денег. Впрочем, у нее могли быть просто толковые советчики.
Никита рассматривал ее с любопытством, не в силах отвести взгляд. Легкая повязка скрывала лицо, говорили, что она прячет под ними жуткие шрамы, вроде как она попала в аварию и горела в закрытом автомобиле. Сам Елагин считал, что возможно, она кого-то просто сильно достала, и ей плеснули в лицо кислотой — судя по методам, которые эта дамочка использовала в бизнесе, вполне могло быть и одно, и другое. Но над повязкой особых повреждений видно не было, зато были видны глаза, большие, темные, что смотрели с опаской, поднимая в душе смутное чувство горечи и злости.
— Благодарю вас, господин Елагин, я…
И тогда он не выдержал, схватил ее за руку и, чуть не выдернув, прошипел возле уха.
— А ты не благодари. Ты с силами собирайся, потому что это был последний джентльменский жест с моей стороны. Больше не рассчитывай на мое благородство. Никаких твоих денег не хватит, Монте-Кристо, мать твою…
Последнее как сплюнул презрительно, отбросил руку и зашагал, не оборачиваясь, к машине. Она лишь успела пискнуть вслед:
— Я не…
Но он и этого не услышал. Хлопнул дверцей «Хаммера» и вдавил педаль газа.
Никто не знал, кто она, и откуда она появилась. Город был взбудоражен не на шутку: наследница громадного состояния, незнакомка в маске, под которой, по слухам, скрываются уродливые шрамы, прицельно и метко наносит удар за ударом по бизнесу Никиты Елагина. О происхождении ее шрамов люди строили самые невероятные предположения, а ее забавляли эти слухи, потому что наиболее уродливые шрамы остались на ее сердце, и тот, кто их оставил теперь должен заплатить по счетам.
Но сейчас она смотрела ему вслед и тщетно пыталась разжечь в душе тот огонь, что бушевал все эти годы. Ничего не выходило, даже не тлело ничего. Вся ее решимость испарилась, стоило увидеть на дорожке, ведущей к дому, высокого, широкоплечего мужчину. Он шел своей обычной неторопливой походкой, как будто весь мир создан для одного Елагина, и весь мир может подождать столько, сколько ему понадобится.