«А как же антенна и заземление?» — спохватились мы.
Но и с этим справились быстро. Принесли с улицы несколько витков толстой ржавой проволоки и подвесили ее под потолком, протянув через всю комнату. А кусок железной трубы, вбитый в землю во дворе за окном, послужил заземлением.
Студента дома не было, но под честное пионерское, что мы ничего не испортим, нам с Ленькой дали наушники.
Вбежали мы в комнату, плюхнулись животами на пол, головами друг к другу. Лежим, от волнения сопим и думаем: «Радио сделали! Сейчас заговорит!»
Заговорит?!
Ну, знаете, это ведь мы все-таки играли в радио. Играть во все можно. И вот я надел наушники, поставил пружинку на кристалл и…
Что это?
Ленька как лежал на животе, так — вжик! — отъехал подальше и смотрит на меня испуганно. Он говорил потом: «Страшный ты стал, глаза у тебя вытаращились, нос побелел и загнулся вбок».
А еще бы!
Ведь в наушниках громко раздалось:
— Говорит Москва. Работает радиостанция имени Коминтерна!
Ленька — вжик! — подъехал ко мне на животе и стал отнимать наушники. Один наушник я ему отдал, к другому сам приник.
Так мы лежали с ним на прохладном полу посредине комнаты, слушали радио и радостно взглядывали то друг на друга, то на наш приемничек. И были мы такие счастливые, такие… Ведь не обрезок доски теперь лежал перед нами, не коробка из-под какао «Золотой ярлык» и не сломанный циркуль с маминым наперстком, а радиоприемник! Настоящий! Он работает!
Не верите? Нате, пожалуйста! Говорит Москва!
Мы с Ленькой валялись на полу до самого вечера и слушали, слушали… И вот в комнату вошли папа с мамой. Раздался крик ужаса. Это кричала мама. Ведь они увидели пустую комнату, всю в проводах, и на полу два распростертых тела. Но тут они разглядели наши с Ленькой физиономии, на которых было намалевано счастье.
Еще не веря себе, они разом повалились на пол рядом с нами, взяли у нас наушники и… вот тут я впервые увидел, какими бывают лица очень счастливых людей.
Ну, тогда-то я думал, отец с матерью радуются, что слушают радио, но позже я понял: они радовались за нас с Ленькой, были счастливы нашим счастьем. «Вот какие теперь растут дети», — наверное, думали они.
Этот день я запомнил на всю свою жизнь. И всю жизнь потом мне хотелось видеть вокруг лица счастливых людей.
БИЛЕТ ТРЕТЬЕГО КЛАССА
днажды летом мы с мамой отправились путешествовать по Волге. Сделано это было больше для меня, в ознаменование окончания мной начальной школы, или, как тогда говорили, школы первой ступени. Да и маме хотелось навестить родные места, где она не была, по ее словам, уже тысячу лет. Отец отпуск получить не смог, и вот мы поехали одни.
До первой волжской пристани ничего интересного не происходило. В вагоне пыль, жара, все пассажиры потные — так мало им, еще горячий чай беспрерывно пьют. И жуют, жуют, словно обещали кому-то все на свете съесть или так просто, наперегонки.
Тогда не так все было в поезде, как теперь.
Отдельных купе почти не было, да и роскошью это было непозволительной. Ни еды, ни чая по вагонам не разносили, пассажиры сами бегали на всех станциях со своими огромными жестяными чайниками за кипятком. На деревянных больших будках, чтобы видно было от обоих концов состава, написано: «Кипяток». Из будок торчало множество больших медных кранов.
Меня рассмешил кем-то тут же рассказанный анекдот. Будто едет в поезде иностранец. Похуже, как мог, оделся, чтоб не узнали. Едет, слушает, о чем люди в России говорят, трубочку свою покуривает. На остановке кто-то его спросил, какая, мол, это станция. Он выглянул в окно и говорит: «Кипьяток».
Еда продавалась тоже возле поезда, на перроне, если он был, или на крикливых, веселых базарчиках, где все страшно торопились, хотя и знали, что поезд простоит полчаса, и обязательно отчаянно торговались, хотя знали, что опрятные, жизнерадостные женщины-торговки ни за что не уступят.
На одних станциях полагалось покупать лук, на других — вишни, третьи славились рыбой. Иные базарчики насквозь пропахли яблоками.
А еды горячей, свежеприготовленной, было тут на все вкусы и на все состояния. В кульках, в тряпицах, в бумажных свертках, на капустном листе, на зеленом лопушке.
Разговоры в вагоне, под неспешное постукивание колес, то и дело накалялись до белого мерцания. И все из-за колхозов — быть им или не быть. В этом не было у попутчиков согласия. Зато многие сходились в одном: от тракторов пропахнет земля керосином и не будет родить хлеб!
Так и хотелось крикнуть маловерам: посмотрите вы на трактор на плакате! Прочитайте вы, что на плакате написано!