«Дело-то дрянь», — правильно решил я. Но старшекурсницы, не скрывая правды, все-таки сумели внушить мне надежду. Что ж, молодости вообще свойственно надеяться.
Я прекращаю занятия и… не еду домой. Люди нередко принимают половинчатые решения, и я не составляю исключения. Однако насколько же это плохо, если и в народе говорят: «Дурак все делает наполовину».
Живу сначала в общежитии на радиоузле, потом ночую в общежитиях текстильного и сельскохозяйственного институтов, в котельных и, наконец, снял угол в подвале со множеством жильцов, но с одним условием — только спать.
Читальни были единственным прибежищем на день, если не считать мест, где удавалось найти случайный заработок.
Домой пишу редко — и все горькое вранье. А когда наступили каникулы, поехал домой. Кончились каникулы и, так и не решившись сказать маме правду, я снова еду…
Была у моей мамы заветная мечта увидеть меня доктором, человеком в белом халате, с верным заработком, всеми уважаемым. В ее время счастье таким и виделось и доступно было не всем. Привыкла она к своей мечте, и разрушить ее я не омел… Однако в следующие каникулы, когда считалось, что я уже на третьем курсе и мама жила с праздничным лицом, произошло вот что.
Прибежал старший брат — а жили мы в одном дворе — и говорит:
— Твоя племянница заболела. Идем, посмотри, что с ней!
— Я же не врач еще, — ответил я.
— Ничего, — уверяет он, — врач уже был, но еще посмотреть не мешает.
— Сходи, сходи, Володенька, пусть Светик будет твоей первой пациенткой, — сказала мама.
Что я чувствовал, как изнывало мое сердчишко от стыда и позора, лучше и не говорить.
— Я еще студент, я не имею права, — мямлил я. — Мы еще никаких болезней не проходили!
— Ну, конечно, если не проходили… — вступилась мама.
Да ведь и в самом деле первые два года не знакомят студентов с болезнями. Но есть люди, — я их, признаться, ненавижу, — им всегда надо настоять на своем. Хотя бы вопреки здравому смыслу. Особенно они любят настаивать вопреки чьей-нибудь воле. Раньше я часто, почти всегда уступал им. Увы! И вот я… поплелся за братом «смотреть больную».
С умным видом я подержал ручонку моей семилетней племянницы, будто слушал пульс, потом сказал: «Открой ротик, скажи а-а, покажи язычок», — что моя пациентка очень охотно сделала, печально взглянув на меня, будто знала мою тайну и жалела меня… И словно что-то оборвалось в моей душе и перевернулось с грохотом…
Я бережно уложил девочку в кроватку и твердо сказал:
— Финита ля комедиа!
— Что-что? — переспросил брат.
— Это по-итальянски, брат. А по-русски — пошел к черту.
С мамой я откровенно поговорил тотчас. Попросил у нее прощения за ложь, но она только отмахнулась, как от пустяка: грозная болезнь заслонила все.
ЭЛЬЗА
ак звали мою собаку из породы пойнтеров. Впрочем, она была не моей, а одного голубоглазого, белоголового паренька, которого тогда призвали служить в армию. Дело это было незадолго до войны.
Уезжая, он просил сестру почаще отдавать Эльзу охотникам, чтобы собака приучалась к делу.
Собака мне нравилась своей статью и живостью. Но особенно поражали ее глаза — лукавые, умные. Гладкошерстная, черная, ока, казалось, была отлита из черного блестящего металла.
Дичи тогда на Северном Кавказе было полным-полно, однако без собаки какая охота… Попасть в перепела ничего не стоило, он летит медленно, жирный, объевшийся зерном, летит невысоко, по прямой. А вот найти его — это задача. Вот здесь-то и нужна охотничья собака.
Эльза обладала невероятным чутьем. Она могла перехватить тающий в воздухе след недавно пролетевшей птицы. И еще моя Эльза умела смеяться. Соберет свои отвислые губы как-то по-особенному вокруг влажного черного носа и смеется — как человек, смеется!
В те времена не ходили за город автобусы. Только два маленьких горбатеньких трамвайчика, сделанных еще до революции, бегали божьими коровками в центре города. Поэтому мы с Эльзой выходили из дому часа в два ночи, чтобы к рассвету оказаться в степи.
Еще дома при малейшем моем движении в постели Эльза принималась изо всех сил колотить своим хвостом-палкой об пол. Хитрая, она знала, что возьмет надо мной верх и выгонит из кровати.
Мы выходили с Эльзой в прохладу ночи. Впрочем, ни пыль на дороге, ни камни заборов и домов еще не успели остыть, от земли еще веяло теплом. В черном небе подавали сигналы друг другу иные миры. Тишина… Но вскоре, стоило только нам с Эльзой перейти трухлявый мост через Подкумок, начиналось такое!