— Дом без хозяина…
В первый раз я было и ветви на бричку закинул, да он смахнул наземь. И еще с комля мы с ним чурбачок отпилили. Он чурбачок расколол, изрубил ветви, а мне велел отнести все к хозяйской летней печурке. Спасибо ему, научил…
И хотя я делать ничего такого не умел, даже лошадью в жизни никогда не правил, он меня очень-то не осуждал. Понимал, что дело у всякого свое. Ну, а сейчас война.
Был, помню, какой-то особенно солнечный и радостный денек. В кружевной прозрачной тени акаций голубели хаты. Из-за плетней тянуло прохладой. Мы сидели на передке рядом. Напарник правил, я балагурил, с безнадежной смелостью заговаривал с девчатами-станичницами, что в белых платочках попадались навстречу.
Напарник мой улыбался в усы, снисходительно помаргивал. Потом достал из кармана завернутый в тряпицу соленый огурец. Нас в запасном полку кормили однообразно, а тут вдруг живой соленый огурчик с чесночным ароматцем! Огромными своими ручищами ловко, как фокусник, с вкусным хрупом переломил мой напарник огурец точно пополам и половинку ласково вручил мне, как дают конфету маленькому в утешение.
А чуть позже мы оказались с ним в маршевой роте и, наконец, очень скоро на передовой.
Попали в артиллерию. Я думал, сейчас нас к пушкам поставят и будут учить стрелять. А командир дивизиона, решительный такой, высоченный капитан, встал перед строем и говорит:
— Кто, ребята, сапожники — два шага вперед!
Выступило несколько человек.
— Жестянщики? Плотники?!
Еще вышли.
— Кто поваром может? Кто умеет с лошадьми?
Еще несколько солдат выступили вперед.
— Парикмахеры? Портные? Слесарей надо позарез! — Капитан провел ребром ладони по горлу.
Так он чуть не все на свете специальности перебрал, и всякий раз кто-нибудь да отзывался. На войне-то, оказывается, не только стреляют, а и работают. Да и не больше ли работают, чем стреляют?
Напарник мой, конечно, к лошадям подался. Ездовым.
И вот смотрю: один я остался позади стоять. Подошел ко мне капитан, руки за спину, усмехнулся и спрашивает:
— А ты, сирота, кто?
— Студент, — отвечаю.
— К пушкам!
Возле орудия, когда я подошел, лежали на травке трое солдат. Я лихо козырнул и, бросив вещмешок, весело спросил:
— Трое, а где остальные?
Я видел на марше: около пушек всегда по шесть-семь человек.
Солдаты хмуро на меня посмотрели, а сержант тихо сказал:
— Не знаешь, куда солдаты на войне деваются?
Я понял. «Дурак веселый», — с досадой подумал о себе и, помолчав, спросил:
— Что мне делать?
Сержант встал, молча взял лопату и воткнул ее шагах в десяти от пушки.
— Копай! — кратко бросил он и отошел.
А что копать и зачем — не сказал. Я внимательно огляделся. В сторонке от орудия лежало несколько раскрытых новеньких ящиков. В них тускло и масляно поблескивали медью снарядные гильзы. Невдалеке виднелись ровики — длиной в рост человека, глубиной едва по колено. Я бодро принялся за дело и вскоре догадался, почему ровики мелкие. Копни чуть глубже — сразу выступает вода.
— Готово! — доложил я сержанту. — А теперь давай учи стрелять.
И кивнул на орудие. А тот почему-то лукаво глянул на меня, и вижу… снова берет лопату. Отер рукавом, подышал на нее, снова отер. Лопата сверкала. Он попробовал большим пальцем, насколько она остра, из кармана вынул напильничек.
— Точи, чтоб как бритва! — приказал.
Я наточил. Бритва не бритва, а ничего, острая. Отложил я лопату и снова:
— Что делать?
Сержант показал на большой жестяной чайник и сказал:
— Побрызгай возле орудия.
«Вот, — думаю, — сейчас подмету и буду учиться палить из пушки».
Я быстро зачерпнул воды из какой-то ямки, усердно полил плотно утоптанный пятачок возле орудия, ищу глазами веник или метлу какую-нибудь, а сержант мне говорит устало:
— Да не мести. Это на случай большой стрельбы. А то пыль от земли поднимается, глаза ест…
— Эй, вали сюда! — позвали солдаты.
Я видел: они давно посмеиваются. Подошел. Мне протянули кисет, мы закурили…
Ах, сколько раз потом я остро сожалел, что ровик мелок, и, страшась смерти, вжимался в трясущуюся влажную землю! Как тщательно затачивал лопату, особенно после той ночи, когда пришлось на седьмом дыхании закапывать загоревшиеся снаряды.
И вот, как-то в недобрый день, когда отговорили наши пушки и перестали рваться вражеские снаряды, подошел ко мне незнакомый пожилой солдат и сказал:
— Ступай. Твоего напарника убило.
Рассказал что, когда фашисты стали бить из орудий, начальник мой под огнем завел лошадей в укрытие — щели, вырытые в речной дамбе. Да стало жаль ему бричку: в щепы ведь разнесет. Выскочил он под разрывы, хотел бричку в укрытие вкатить. Тут его и убило осколком.