Я прямо будто вживе увидел, как тот, с коршуньим носом на рябой морде, переодетый лазутчик, наверное, из предателей, оставил в плавнях коня и сейчас крадется там, в камышах. И вот я уже будто слышу, как он в фашистском блиндаже показывает на карте расположение наших батарей…
Швырнул я пилотку под ноги, рванул воротник, вскинул было винтовку, чтобы пальнуть, всполошить всех, но… спохватился: разведчик еще близко, услышит выстрел — догадается, затаится.
Решил закурить и подумать. Хорошенько подумать. Но с думаньем ничего не получалось, бумажки рвались вкось и вкривь, махорка сыпалась мимо.
Что делать?
Лазутчика еще можно задержать в плавнях… Но если его не поймают, меня под трибунал. А можно и промолчать… Но тогда утром немец будет вести огонь по точно намеченным целям!
Нашел пилотку, отряхнул о колени, надел.
Лунища сияла в небе! Вокруг стояла такая мирная тишина.
Я, вскинув винтовку на ремень, отчаянно побежал виноватой собачьей трусцой в блиндаж командира, навстречу злой своей судьбе.
Однако не успел я и с десяток шагов пробежать, вижу: движется ко мне какая-то фигура. «Господи! — взмолился я. — Хоть бы еще один лазутчик! Убью и не спрошу пароля!»
Я остановился, кинул винтовку в ладонь. Фигура, не ожидая оклика, сказала:
— Краснодар!
Подошел командир в накинутой на плечи шинели.
— Ну что, студент, не спишь у меня? Из штаба майор сейчас был, говорит, все батареи проехал, у всех один пароль — «Лафет». И будто у нас тоже… А дурак часовой будто к себе подпустил.
Все во мне возликовало. Майор из штаба! Наш! И никаких лазутчиков, черт побери! Живе-ем!
— Нос у него клювом? — бодро спросил я.
— И глаза как у совы. Ты его видел?
В голосе я уловил подозрение.
— Окликнул, товарищ старший лейтенант… издали. А потом уж вблизях.
— Вблизях, — хмыкнул командир и побрел к другим пушкам.
А я, счастливый, замурлыкал:
— «В аллее кипарисов, под блеск луны, ты голову склонила ко мне на грудь…» — и фертом, как бывало раньше, в совсем другой, довоенной райской жизни, легко прошелся в танго, прижимая к себе винтовку.
Уже после, много лет спустя, я догадался, что майор тогда просто наехал на меня. Тоже измученный, спал, наверное, в седле.
Очень сильно рисковал майор.
ЦВЕТЫ В ДНИ ПЕЧАЛЕЙ И ПРАЗДНИКОВ
днако пора, пожалуй, пальнуть…
Я вскакиваю с шинели, на которой валяюсь день-деньской, и дергаю рукоять. Выстрел. Из казенника на землю вываливается теплая снарядная гильза. Тонкая струйка порохового дыма вьется из нее. Беру из ящика другой снаряд, легонько толкаю его в казенник, замок со смачным звяком закрывается. Отличная пушечка. Скорострельная! Говорят, их делают на Урале.
Сюда меня привел солдат, круглолицый, разговорчивый, посланный со мной из блиндажа командира дивизиона. Только он тогда попридержал меня за рукав:
— Подожди! Старшего лейтенанта учат стрелять. А нас всех отгоняют, чтоб, значит, он не стеснялся.
Я увидел эту пушку и возле нее офицеров.
— Он, понимаешь, из политработников, их теперь боевыми командирами назначают, а у него семилетка, он в артиллерии ни в зуб толкнуть…
Занятия, видимо, кончились, двое офицеров ушли, а один направился к нам.
— Ну, бывай! Вон твой идет. А я, знаешь, от начальства подальше, к кухне поближе! — хохотнул солдат.
Ко мне подошел старший лейтенант, высокий, лет на десять старше меня, какой-то серолицый, с жестко поджатыми губами и твердым взглядом серых недобрых глаз. Похоже, он был чем-то взбешен. Я стал было о себе докладывать, он оборвал:
— Знаю. Теорему Пифагора можешь объяснить?
Из всего курса математики я только и знал, что эту теорему. И на экзамене в институт она мне, к счастью, досталась. И вот здесь… «Надо же!» — безмерно удивился я, поднял с земли прутик и, ползая на коленях, начертил прямоугольный треугольник, принялся вдохновенно объяснять, что так, мол, и так, товарищ старший лейтенант, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, и ничего с этим не поделаешь. Он явно не понимал. Я хотел было растолковать ему, что значит, собственно, гипотенуза, за что ее так ругают и что квадрат, в данном случае, и не квадрат вовсе, не фигура геометрическая, а число, само на себя помноженное. Конечно, как и я долгое время когда-то, не знал он смысла слова «катет», который и в его представлении, возможно, куда-то должен был катиться… Но старший не стал слушать, выхватил у меня прутик, швырнул на землю и наступил сапогом.
— Да, тебе легко! — со злостью сказал он и зашагал прочь. Потом он оглянулся и показал пальцем на эту пушку: — Туда, к первому!