Увлеченная разглядыванием святая святых, я даже забываю, что вообще-то тут не одна. И вздрагиваю, когда Велесов аккуратно, почти нежно, цепляет меня пальцами за подбородок и поворачивает лицом к себе.
Не знаю, чего больше в его взгляде, раздражения или недоумения. По-моему, он сам не понимает, на кой ляд приволок меня в свой дом и что теперь со мной делать. И целует, видимо, за отсутствием иных вариантов. Сначала легонько касается губ. Сухо, пристойно. Почти чопорно. А потом впивается, будто совсем изголодался по поцелуям. Я отвечаю. Меня давно не целовали, почему бы не ответить? Но стоит нашим языкам соприкоснуться, как Велесов впечатывает меня в стену, сжимает руками бедра, задирая футболку, и тревожит свежие царапины. Я шиплю ему в рот, и Велесов отскакивает как ошпаренный.
Смотрит вниз, на мои покрытые боевыми ранами конечности, чертыхается и, вновь вцепившись в запястье, тянет меня прочь из комнаты.
Я послушно иду следом, не забывая заинтересованно вертеть головой.
Спускаемся мы по какой-то другой лестнице, потому что я не вижу коридора с «моей» спальней и караулящим под дверью Никитой. Вот бы он удивился… А еще эта лестница ýже, неказистей и освещена еле-еле, словно какой-то секретный проход. Конечная точка эту секретность только подтверждает, ибо оказываемся мы в итоге не в холле, а прямиком на кухне. Огромной, сверкающей, наполненной всевозможной техникой. На такой даже я бы что-нибудь съедобное приготовила. Наверное. В самом центре гордо возвышается рабочая стойка буквой «Г». На нее-то меня Велесов и усаживает, легко подхватив под мышки, будто ребенка, а сам начинает хлопать дверцами шкафов в поисках… чего-то.
— Спорим, в детстве ты мечтал стать архитектором.
Я почему-то не сомневаюсь, что тайная лестница от хозяйской спальни до кухни — его идея. Да и весь этот лего-дом тоже.
Велесов молчит и, наконец отыскав аптечку, достает из нее какой-то флакон. Жидкость в нем прозрачная, холодная и щипучая. Велесов опрыскивает ею мои царапины, а я морщусь и стараюсь не сильно дергаться. Лучше б зеленкой смазал, право слово. В какой-то момент, увлекшись, он кладет свободную руку на мое обнаженное бедро, и я тут же забываю про жжение в ранах, потому что эта рука обжигает в сто крат сильнее. Кажется, уберет он ладонь, а на коже так и останется клеймо в виде растопыренный пятерни.
Не остается.
Велесов стаскивает меня со столешницы и так же за ручку ведет обратно наверх. На сей раз по главной лестнице. До самой комнаты провожает и вталкивает внутрь под изумленным взглядом сонного Никиты. Тот только и успевает протянуть многозначительное «э-э-э», и дверь захлопывается за моей спиной.
Еще пару минут в коридоре звучат приглушенные мужские голоса, но я не прислушиваюсь к словам. Что такого интересного они могут обсуждать? Я забираюсь в кровать, наплевав на плачевное состояние как футболки, так и меня самой, и начинаю считать овец.
Раз, два, три… пятнадцать…
И не в силах уснуть, до самого утра ощущаю фантомные прикосновения Максима Велесова.
4. Кресты и звезды
Когда предсказания сбываются, больше всех оказываются ошеломлены пророки.
(с) Аркадий Давидович
Под утро мне все же удается ненадолго отключиться, и после пары часов дремы вчерашние события кажутся лишь сном. Абсурдным. Сюрреалистичным. Не взрыв, а все остальное. В самом-то деле, с чего бы Велесову меня целовать? И с чего мне отвечать ему так яростно?
Вот только ноги изборождены доказательствами моих ночных приключений и благоухают антисептиком. Значит, что-то все-таки было. Может, не совсем так, как мне запомнилось, но при новой встрече скучать определенно не придется.
Эта мысль неожиданно бодрит, и в душ я едва ли не бегу, а когда возвращаюсь в комнату, кровать уже заправлена, и на самом ее краешке аккуратной стопкой лежит одежда. Собственные джинсы, футболку и белье я узнаю сразу. Очевидно, рюкзаком и паспортом кудрявый Глеб не ограничился и таки покопался в квартире основательно. Интересно, чем еще меня порадуют? Я оглядываюсь, но больше никаких сюрпризов не нахожу, только кроссовки стоят у порога. Те самые, в которых я была вчера, но теперь сухие и чистые.
Никиты за дверью уже нет, и никто не мешает мне проигнорировать парадную лестницу и, прошмыгнув мимо хозяйской спальни, спуститься по потайной. Сразу на кухню.
Сегодня здесь царствуют запахи и высокая худощавая женщина лет сорока. Волосы ее, насыщенного винного цвета, прикрыты сеткой; поверх строгого черного платья красуется аляпистый фартук. Женщина отнюдь не порхает по кухне, а скорее курсирует из угла в угол с величием ледокола, но при этом умудряется демонстрировать кипучую деятельность. Движения ее грациозны и точны, никакой лишней суеты, стопроцентная продуктивность. Меня она явно замечает, но даже бровью не ведет. Вынимает из духовки противень с пышными и ароматными круассанами, обходит меня по дуге и выкладывает выпечку на заранее подготовленное блюдо. Затем возвращается к плите, помешивает кашу и только после этого говорит: