— По некоторым данным, — заговорил его превосходительство таким тоном, словно за все это время Сиверов не проронил ни словечка, — в Москве с недавнего времени действует постоянный центр, управляющий действиями террористов. В том числе, как ты понимаешь, и смертников-шахидов. Именно там были спланированы и подготовлены взрывы на Лубянке и Парке Культуры, и там же в данный момент разрабатывается акция, мишенью которой является здание нашего управления. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно.
— Разумеется, — нахмурив брови и придав лицу сосредоточенное, в высшей степени серьезное выражение, значительным тоном поддакнул Сиверов. — Я готов, можете на меня полностью рассчитывать. Костьми лягу, но не позволю международному терроризму попортить ваш кабинет.
— Подход не идеальный, но вполне конструктивный, — одобрил его энтузиазм Федор Филиппович. — Только я предпочел бы, чтобы ты все-таки перестал ерничать. Да и костьми ложиться вовсе не обязательно. Пускай эта сволочь костьми ложится, а ты мне еще пригодишься.
— Центр, — хмыкнул Сиверов. — Центр… Как-то непохоже это на террористов. Вся их сила в том, что они неуловимы и вездесущи, а тут — центр какой-то, да еще в Москве… Так и представляю себе офисное здание — стекло, бетон, зеленое знамя над входом, куча новеньких японских джипов у парадного подъезда, а внутри полным-полно бородачей в камуфляже. Подходи, окружай и начинай зачистку — милое дело!
— Не совсем так, — вертя в руках извлеченную из портфеля коробочку с леденцами, сказал Федор Филиппович. — Где-то они, несомненно, базируются, какая-то крыша над головой у них есть. Но центр — это не здание, а группа людей, скорее всего, очень немногочисленная. Возможно, это всего один человек — тот, кто этот центр возглавляет, а остальные так, на подхвате.
— Тогда это должна быть весьма неординарная личность, — заметил Глеб.
— Более чем, — кивнул Потапчук. — Ты себе даже не представляешь, насколько неординарная.
Он отложил в сторону коробочку, внутри которой, как горошины в погремушке, брякнули леденцы, и достал из портфеля красную пластиковую папку. Папка была полупрозрачная, и в ней, насколько мог судить Глеб, не было ничего, кроме фотографии — по-видимому, той самой, которую генерал обещал показать, когда придет время.
— Вот, полюбуйся, — сказал Федор Филиппович, извлекая фотографию из папки и протягивая Глебу.
— Шутить изволите, ваше превосходительство? — осведомился тот, взглянув на снимок. — Личность, не спорю, известная и где-то даже легендарная. Но ведь он, если память мне не изменяет, уже года три, как землю парит!
— А сколько лет парит землю старший лейтенант ВДВ Глеб Петрович Сиверов? — вопросом на вопрос ответил генерал. — Он ведь, помнится, погиб еще в Афганистане. Да и после того ему пару раз случалось погибать. Помнишь? То-то же. А то — землю парит…
— Но ведь было же официальное сообщение, — сказал Глеб, уже понимая, что городит чепуху. — Была спецоперация, были потери с обеих сторон, было опознание тел, в том числе и этого… Что же, все это — липа?
— Может, и не липа, — пожал плечами генерал. — Может, обыкновенная ошибка или небезуспешная попытка выдать желаемое за действительное. И потом, этот Джафар Бакаев был генералом еще при Дудаеве. С тех пор утекло уже очень много воды, он многому научился, недаром ведь его так долго не могли прищучить. И что, скажи на милость, мешало ему обзавестись хоть дюжиной двойников? Возможно, те, кого взяли в плен во время той операции, были на сто процентов уверены, что на их глазах геройски погиб именно Черный Волк — Бакаев. А на самом деле это был двойник… А может, ты и прав, и то сообщение о ликвидации Джафара — чистой воды липа. Как бы то ни было, есть очень веские основания полагать, что он жив, полон сил и перенес свою ставку в первопрестольную. Как черный ферзь на шахматной доске — просочился сквозь оборону белых и бесчинствует в тылах… А кое-кто теперь теребит ордена и звезды на погонах, полученные за его голову, и думает: мать моя женщина, что ж теперь будет-то? Орден отберут, в звании понизят, да и страшно, елки-палки: а вдруг этот волчара и впрямь ухитрится заминировать Лубянку?
— Да, — с притворным сочувствием произнес Глеб, — что и говорить, положение тяжелое.
— Не вижу повода для зубоскальства, — строго сказал Федор Филиппович. — Я такого позорища, как эти бетонные блоки на мостовой около управления, пожалуй, и не упомню. Осталось только окна мешками с песком заложить, запереть все двери, погасить свет и притвориться, что все разошлись по домам.