Эту знакомую до боли картину можно было наблюдать почти всякий раз, когда служивший в махачкалинской милиции двоюродный племянник главы местной администрации Рамзан Якубов наведывался в родные края. Сержант Якубов любил родное селение, чего нельзя было сказать о вверенном ему «уазике» мафусаилова века: старый драндулет терпеть не мог тряскую и крутую проселочную дорогу, что вела в Балахани, и, одолев ее, неизменно объявлял забастовку.
Было замечено, что, независимо от мер, принимаемых водителем к тому, чтобы заставить машину двигаться, этот тайм-аут длился около полутора часов, плюс-минус десять минут. По истечении указанного срока машина заводилась как ни в чем не бывало и всем своим видом выражала полную готовность продолжить путь.
Рамзану не единожды указывали на то, что время, которое он проводит, склонившись над горячим двигателем, можно было бы с таким же успехом потратить на другие, более приятные занятия, как то: чаепитие в хорошей компании, беседа с умным, уважаемым человеком или просто продолжительный перекур. Толку будет столько же, говорили ему, зато удовольствия не в пример больше. Но Рамзан Якубов явно задался целью переупрямить свой дребезжащий тарантас и с упорством, потешавшим все селение, продолжал ковыряться в трамблере, продувать жиклеры в карбюраторе и снимать, а затем снова ставить на место трубки системы охлаждения каждый раз, когда машина глохла посреди улицы и отказывалась заводиться.
(Происходило это, к слову, почти всегда на одном и том же месте, за десяток домов от жилища Якубовых, напротив дома старого Исы Евлоева, дочь которого, сорокадвухлетняя Загидат, давно рассталась с надеждой когда-нибудь выйти замуж и родить отцу внуков. Поговаривали, что это неспроста — разумеется, в шутку, поскольку невезучая Загидат была почти двухметрового роста, некрасивая, с кривой спиной, имела на носу поросшую жесткими черными волосами бородавку и носила обувь сорок четвертого размера.)
Жестом призвав сестру к молчанию, Мамед Джабраилов начал на цыпочках подкрадываться к машине. Залина осталась на месте, с улыбкой наблюдая за его маневрами. Мамед и Рамзан десять лет просидели за одной партой и были близки друг другу так, как не всегда бывают близки родные братья.
Приблизившись к «уазику», Мамед осторожно потянулся к беспечно оставленному без присмотра автомату. Его пальцы уже готовы были сомкнуться вокруг ствола, и тут Рамзан Якубов, не поднимая головы и не оборачиваясь, на полуслове оборвал песню и резко выкрикнул:
— Бах!!!
Мамед отдернул руку и отпрянул, напуганный этим неожиданным выкриком.
— Ага, попался! — радостно воскликнул Рамзан и выпрямился во весь рост — вернее, выпрямился бы, не воспрепятствуй этому поднятый капот.
Раздался гулкий металлический удар, и Рамзан, пятясь и потирая относительно чистым запястьем ушибленный затылок, слез с бампера, на котором стоял.
— Зачем машину ломаешь, а? — смеясь, поинтересовался Мамед. — Взялся чинить — чини, а ты ее бодаешь, как баран!
— Здравствуй, красавица, — присаживаясь на бампер и все еще потирая затылок, обратился к Залине Рамзан. — Вывела на прогулку своего сумасшедшего брата, да? Хорошо за ним следи, он у тебя такой — что делает, сам не понимает. Автомат у меня хотел украсть, думал, он игрушечный. Ты его за руку держи, не отпускай. А лучше запри его дома, и поехали со мной в город. А твой глупый брат пускай остается тут баранов пасти, может, хоть они его научат уму-разуму…
Он встал, чтобы обняться с приятелем. Мамед крепко похлопал его по обтянутой черной майкой широкой спине, а Рамзан, ладони которого были густо испачканы маслом и графитовой смазкой, ограничился тем, что сдавил его бока локтями. У Мамеда затрещали ребра: когда-то Рамзан Якубов входил в сборную Дагестана по классической борьбе, и хватка у него до сих пор была железная.
— Иди домой, Залина, — освободившись из медвежьих объятий школьного друга, сказал сестре Мамед. — Я поговорю с Рамзаном и приду.