Маша устало вздохнула:
— Любовь Геннадьевна, давайте начистоту. Если вы пришли с тем, чтобы уговорить меня уволиться, то не выйдет. Я буду работать там, где захочу.
Улыбочка вежливости тут же спала с лица собеседницы и превратилась в недовольную гримасу.
— Так это понятно, что будешь. Вопрос в том, почему тебя потянуло именно сюда. А я тебе скажу: потому что тебе все неймется. Решила держаться поближе к моему сыну, чтобы при удобном случае надавить на жалость, чувство вины, а там и до койки недалеко, да? А после койки можно и через нерожденного младенца перешагнуть, лишь бы заселиться обратно в теплое гнездышко. Ты ведь у нас сиротка, а Дима, он очень совестливый — мы обе это знаем. Конечно, ты просто не могла упустить возможность надавить на его больные точки, чтобы переиграть ситуацию в свою пользу. Ну же, я ведь права, признай.
Маша уже внутренне закипала, но все же силилась сохранять самообладание:
— Дима уже давно у меня в черном списке. Я не звоню ему, не пишу и никак с ним не контактирую. Возвращать его тем более не собираюсь. Вам не о чем беспокоиться. А теперь, пожалуйста, позвольте мне продолжить работу.
— Я поставила шлагбаум на твою кассу, никто сюда не зайдет, пока мы не договорим. Да и где ты видишь людей? Два алкаша не в счет, они вон затариваются на первой кассе.
— Чего вы от меня хотите? Я уже все сказала.
Любовь Геннадьевна потрясла пальцем:
— Ты можешь обмануть его, но меня — не выйдет. Знаю я таких, как ты. Вы же никогда не упустите...
— Каких таких? — Маша теряла остатки самообладания. — Вы хотели сказать, детдомовских? Провинциалов?
— Именно так и хотела. Так вот, такие, как ты, никогда не упустят лакомый кусок, если уже успели положить на него глаз. А мой Дима — самый сладкий кусок, и просто так ты от него не отцепишься. Вырвешь с мясом, лишь бы не остаться не у дел. Но знай, я не позволю тебе разрушить его жизнь. — Любовь Геннадьевна вцепилась в Машину кисть своими узловатыми пальцами. — Костьми лягу, если понадобится. И уж точно можешь не сомневаться, что в случае прямой угрозы не погнушаюсь применить самые грязные методы. Думаешь, ты одна такая хваткая? Нет, девочка, я тоже не пальцем делана, и против меня ты не выстоишь. Я тебя сломаю, растопчу и пущу по миру. Будешь умолять о пощаде. Но заметь, я милосердна и отнеслась к тебе со всей душой. Заранее предупредила, что лучше бы тебе уволиться отсюда и не мозолить глаза ни Наденьке, ни тем более моему сыну. Так что лучше воспользуйся добрым советом, подыщи себе другой магазин, да подальше отсюда. А то как бы чего не вышло. Ты хорошо меня поняла?
Маша резко вырвала свою руку из цепкого хвата, отчего глаза бывшей свекрови полезли на лоб. Видно, не ожидала от всегда кроткой девушки такой силы.
— А теперь вы послушайте меня. Я не собираюсь увольняться с работы только потому, что у вас развивается паранойя. Этот вопрос должен решать психиатр, но никак не я. Думаете, что я сплю и вижу, как бы поскорее разлучить вашего Диму с его Надей? Ваше право. Вы вольны верить даже в самые смелые теории. Хоть в теорию плоской Земли. А теперь прошу извинить, у меня перерыв.
Маша вышла в зал и направилась в сторону подсобки. Может, хотя бы так удастся избавиться от матери бывшего.
— Даю тебе неделю на то, чтобы одуматься и принять верное решение, — пригрозила Любовь Геннадьевна вслед. — Иначе будут последствия.
Глава 13
Разговор с Диминой матерью никак не шел у Маши из головы. Она постоянно прокручивала в уме колкие фразы женщины и пыталась понять, как далеко та готова зайти ради своих безумных теорий.
Девушка злилась на себя, что не смогла поставить Любовь Геннадьевну на место. Она умела это делать, но после детдома боялась применять в жизни. Детдом — очень специфическое место, где каждый подстраивается под других и одновременно отстаивает свою собственную позицию. В реальной жизни люди вели себя иначе, поэтому первые полгода после «выпуска» Маше было крайне сложно адаптироваться в социуме и соответствовать негласным устоям приличного общества.
Однако школа детдома иногда все же бывала полезна. К примеру, когда кто-то переходил всякие границы, Маша прекрасно умела с этим справляться. Но вот с Любовью Геннадьевной и Надей ничего не вышло — просто не хватило духу грубить взрослой женщине и беременной девушке. Поэтому теперь Маша злилась на свою уступчивость.
«Но, с другой стороны, что она может мне сделать? Ударить, оскорбить? — думала Маша, вытирая прикассовую зону от пыли. — Оскорбления стерплю, уже привыкла, а ударить себя просто не позволю. Получается, и опасаться мне нечего? Или у этой женщины есть какой-то особый план? Но что такого она могла придумать?»
Было неприятное ощущение, что Любовь Геннадьевна сможет крупно насолить, но вот как именно, Маша понятия не имела. Забавлял тот факт, что Диме уже скоро тридцать лет, а его мать все возится с ним как с пятилетним. Он взрослый мужчина и в состоянии сам во всем разобраться в конце-то концов! Правда, и разбираться было особо не с чем. Маша действительно больше знать его не хотела и не планировала его возвращать. Пускай катится куда подальше.
Теперь она даже радовалась, что все так некрасиво получилось. Ее чувства испарились, словно их никогда и не было. Осталась лишь тупая боль, но это уже не любовь. Что же касается несостоявшейся свекрови, то Маше даже было немного жаль Надю. Сейчас Димина мать наверняка сдувает с нее пылинки, но, как только невестка родит, сожрет ту живьем. Будет каждый божий день наведываться в квартиру, дабы проверить, насколько чисто Надежда помыла посуду и прибралась, вкусно ли приготовила, хорошо ли ухаживает за ребенком и мужем.
«Ой, что тогда начнется… Беги от них, Надя, беги…»
В этот момент Маджид суетливо помчался в подсобное помещение. Видно, пришло время намаза. Это немного отвлекло Машу от навязчивого и крайне странного беспокойства за девушку, которая по факту разрушила ее любовь. Маджид напомнил тот день, когда ей впервые удалось увидеть намаз. Теперь это приятное воспоминание всегда вызывало у Маши улыбку.
То был ее второй день в новом жилище. Вечер, конец первого рабочего дня в магазине. Она помогала на кухне. Все было тихо и спокойно, женщины переговаривались на своем родном языке, а сама Маша промывала рис у раковины. Неожиданно она услышала звучный голос муэдзина, который доносился из телефона. Это был призыв к молитве — практически у всех жильцов квартиры стояло специальное приложение для намаза. Молитва проходила пять раз в день и всегда зависела от времени восхода и заката солнца. Если кто-то много работал, то было не обязательно делать все пять молитв, но утреннюю и вечернюю не пропускал никто. В тот вечер Маша не ожидала, что при звуке призыва все люди в квартире достанут маленькие коврики и упадут на колени там, где и стояли, причем в одном направлении. Девушка была озадачена: как быть? Выйти из кухни ей все равно не удастся, не переступать же через людей… Поэтому, прибившись в угол, она просто наблюдала за происходящим с широко распахнутыми глазами. Когда Саломатхон поднялась с колен и увидела Машу, то рассмеялась.
— Намаз. Скоро привыкнешь!
После этого дня она по просьбе девушки часто рассказывала о культуре и обычаях ее народа — та слушала как зачарованная. Вскоре Маша действительно привыкла к расписанию намаза и всегда знала, когда лучше выйти из квартиры или же просто тихонько сидеть на своем матрасе, гладя кота. Эти минуты тишины стали необходимы девушке. Она и сама погружалась в какое-то расслабление, произнося молитвы, которым ее учили в детдоме, или же просто сидела, закрыв глаза и слушая свое дыхание. Намаз стал для нее чем-то сродни медитации. Мысли после него приводились в порядок, дыхание становилось ровным, а помыслы чистыми.
Жаль, когда Маджид убежал в подсобку, она бы при всем желании не смогла покинуть кассу, чтобы послушать его молитву и успокоиться. Помимо беспокойства за постороннюю ей беременную девушку, Маша испытывала странную тревогу по поводу своего будущего в этом магазине. А вдруг Любовь Геннадьевна и вправду сможет добиться ее увольнения?..