— Спасибо, — сказал я.
Он доверял мне — хотелось кричать от радости. Я одарил его моей лучшей улыбкой «суррогатного внука»:
— Я буду, как всегда, убирать снег.
Мама спустилась за мной по лестнице.
— Здравствуйте, мистер Кроули. У вас все в порядке?
— Я повесил новые замки, — сказал он. — Рекомендую вам сделать то же самое. Убийца продолжает разгуливать по городу.
— Мы надежно запираем морг, — сказала мама. — И в служебном помещении, где хранятся химикаты, надежная сигнализация. Думаю, у нас все в порядке.
— Ты хороший мальчик, — сказал он, улыбаясь.
Потом на его лице появилось обеспокоенное выражение, и он подозрительно оглядел улицу.
— Этот город уже не такой безопасный, как прежде. Я не хочу вас пугать, просто… — он снова повернулся к нам, — будьте осторожны.
И, ссутулившись, он зашагал через улицу. Я закрыл дверь и улыбнулся.
Мне удалось его провести.
— Ты занимался чем-то забавным сегодня? — спросила мама.
Я подозрительно посмотрел на нее, а она с невинным видом подняла руки:
— Я просто спросила.
Я прошел мимо нее и поднялся по лестнице.
— Пойду почитаю.
Это была обычная отговорка — так я объяснял безвыходное сидение в моей комнате, когда наблюдал из окна за домом Кроули. В это время дня подобраться ближе я не мог, так что наблюдение из окна оставалось единственным способом.
— Ты слишком много времени проводишь у себя, — сказала она, поднимаясь за мной по лестнице. — Сегодня первый день рождественских каникул — шел бы на улицу погулял, развлекся.
Это было что-то новенькое. Что она задумала? Я отсутствовал в доме ровно столько, сколько присутствовал, много времени проводил, прячась у домов мистера Кроули и Брук. Мама не знала, куда я хожу и что делаю, но она никак не могла думать, что я слишком много времени провожу в своей комнате. У нее на уме было что-то другое.
— Весь город обклеен рекламой какого-то нового фильма, — сказала она. — Его вчера наконец-то привезли. Ты бы сходил.
Я повернулся и уставился на нее. Что это ей взбрело в голову?
— Я только говорю, что это может быть интересно, — сказала она, уходя на кухню, чтобы не встречаться со мной взглядом.
Она нервничала.
— Если пойдешь, — крикнула она, — я дам тебе деньги на билеты.
«Билеты» — это множественное число. В этом, что ли, все дело? Я ни за что не пойду в кино с матерью.
— Ты можешь сходить, если хочешь, — сказал я. — А я хочу дочитать книгу.
— Нет, я сейчас очень занята, — откликнулась она, появляясь из кухни со стопкой счетов и показывая их с озабоченной улыбкой. — Ты мог бы сходить с Максом. Или с Брук.
Ах вот в чем дело. Брук. Я почувствовал, как мое лицо вспыхнуло, повернулся и ушел в свою комнату.
— Я же сказал: нет!
Я хлопнул дверью и закрыл глаза. Я был зол, сам не знаю почему.
«Идиотка-мать пытается отправить меня на идиотское кино с идиоткой…»
Я не мог произнести ее имя. Никто не должен был знать про Брук. Про Брук даже сама Брук не знала. Я пнул школьный рюкзак, и он перевернулся — был слишком туго набит книгами, чтобы перелететь через всю комнату, как я того хотел.
Посидеть в темноте рядом с Брук было бы не так уж плохо, подумал я, и бог с ним, с этим кино, — пусть оно будет плохое. Я мысленно услышал ее смех и подумал обо всяких остроумных вещах, которые мог сказать, чтобы ее рассмешить.
«Режиссера нужно удавить его собственным фильмом».
Брук не рассмеялась этой шутке, глаза у нее широко раскрылись, она отпрянула, как и на Хеллоуине.
«Ты фрик, — сказала она. — Ты больной, сумасшедший».
«Нет! Ты же меня знаешь! Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой в целом мире, потому что я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Я вижу то, чего не видит никто другой. Мы вместе делали домашние задания, смотрели телевизор, разговаривали по телефону с…»
Идиотский телефон — с кем это она говорила по телефону? Узнаю с кем — и убью.
Я выругался, глядя в окно, и…
Я был в своей комнате и тяжело дышал. Брук меня не знала, потому что мы с ней практически не общались, потому что единственным, чем мы занимались вместе, она на самом деле занималась в одиночестве, а я наблюдал за ней в окно. Несколько дней назад вечером я подсматривал, как она делает домашнее задание. Я знал, что у меня такое же, но сказать, что мы делали его вместе, нельзя. Она даже не знала, что я там присутствую. А потом, когда зазвонил телефон и она подняла трубку и сказала кому-то «привет», между нами словно вбили клин. Она улыбнулась этому разрушителю нашего уединения, а не мне, и мне хотелось закричать, но я знал, что никто ничего не разрушал, потому что, кроме меня, никто в этом мире не знал, что здесь происходит.