Я посмотрел на нее: мама прочла открытку — поняла, что он перепутал, в каком я классе, и не сдержал обещание.
Она опустила голову и стала тереть виски.
— Мне очень жаль, Джон.
— А что? Здорово! — сказала Лорен, оглядываясь на нас. — Мне он прислал DVD-плеер и диск с «Озорной шайкой»[27] — мы, кажется, смотрели этот фильм вместе. Отец, наверное, решил, что в этом есть что-то особенное. А я ничего не помню.
— Он меня просто из себя выводит! — прошипела мама, вставая и направляясь на кухню. — Даже вашу любовь не может заслужить, чтобы не проколоться.
— Айпод — шикарный подарок, — заметила Маргарет. — Он что, не работает?
Она прочла открытку и вздохнула.
— Наверняка он просто забыл, Джон.
— В том-то и дело! — крикнула мама из кухни.
Она с грохотом перекладывала тарелки из раковины в посудомоечную машину, вымещая на них свою злость.
— И все же, — продолжала Маргарет, — лучше иметь айпод без записей, чем никакого. Ты сможешь заполнить его чем хочешь. Дашь посмотреть?
— Смотри, — разрешил я и встал. — Я ухожу.
— Погоди, Джон, — остановила меня мама, вбегая в гостиную, — сейчас будет десерт. Я купила два разных пирога, взбитые сливки и…
Не обращая внимания на ее слова, я прихватил куртку, висевшую в коридоре, и взялся за ручку двери. Мама позвала меня снова, но я хлопнул дверью и сбежал по лестнице. Сел на велосипед и поехал прочь, ни разу не оглянувшись, чтобы посмотреть, бегут они за мной или нет, смотрят ли в окно. Я не оглянулся на дом мистера Кроули, не посмотрел туда, где жила Брук, просто крутил педали, не отрываясь смотрел на бегущую навстречу разметку и на каждом перекрестке молился Богу, чтобы меня размазал по асфальту какой-нибудь грузовик.
Через двадцать минут я был в центре города. И неожиданно понял, что приехал к приемной доктора Неблина. Разумеется, все было заперто. Я сошел с велосипеда и минут десять просидел там, глядя, как ветер закручивает снежные вихри и швыряет ими в кирпичную стену. Делать было нечего, пойти некуда, поговорить не с кем. Не находилось ни малейшей причины, чтобы жить дальше.
Все, что у меня было, — это мистер Кроули.
По таксофону в конце улицы я месяц назад набирал службу «911». Не зная, зачем это делаю, я прислонил к будке велосипед, сунул в щелку двадцатипятицентовик и набрал сотовый мистера Кроули. Пока шли гудки, натянул на трубку футболку, чтобы он не узнал голос. Я просто молился, чтобы Кроули меня не узнал. На четвертый гудок он ответил:
— Алло?
— Алло, — отозвался я, не зная, о чем говорить дальше.
— Кто это?
Я молчал, а потом сказал:
— Тот, кто присылал вам письма.
Он отключился.
Я чертыхнулся, вытащил еще один четвертак и снова набрал его номер.
— Алло?
— Не вешайте трубку.
Щелчок.
У меня осталось только два четвертака. Я набрал его еще раз.
— Оставьте меня в покое, — сказал мистер Кроули. — Если вам столько обо мне известно, вы знаете, что я сделаю, попадись вы мне в руки.
Щелчок.
Нужно было что-то придумать, чтобы он не отключался. Я должен с кем-нибудь поговорить — с кем угодно, хоть с демоном, хоть с самим чертом. И я забросил в щелку последний четвертак и снова набрал его номер.
— Я же сказал!..
— Вам больно? — перебил я его.
Было слышно, как он тяжело дышит. Но не отключается.
— Вы оторвали свою руку, — продолжал я, — вскрыли себе живот. Я хочу узнать: это больно?
Он молчал.
— Все, что вы делаете, бессмысленно, — сказал я. — Одни тела вы прячете, другие — нет. Улыбаетесь человеку, а через секунду вырываете у него сердце. Я даже не знаю, что вы…
— Это чертовски больно, — ответил мистер Кроули и умолк. — Каждый раз.
Он ответил мне. В его голосе было что-то, чего я не мог понять. Не то чтобы радость или усталость… Нечто среднее.
Облегчение?
Любопытство, разбиравшее меня в течение нескольких месяцев, так и рвалось наружу.
— Вы ждете, когда какой-нибудь из ваших органов выйдет из строя, и заменяете его? — стал я спрашивать. — Вам приходится изымать органы у других людей? А что было с тем человеком из Аризоны — Эмметом Опеншоу? Что вы взяли у него?
Молчание.
— Я взял его жизнь.
— Вы убили его.
— Не просто убил, — сказал Кроули. — Я украл его жизнь. Думаю, он мог бы жить долго. До сегодняшнего дня уж точно. Мог бы жениться и завести детей.
Что-то в этих словах было не так.
— Сколько ему было лет? — спросил я.
— Тридцать, кажется. Я всем говорю, что мне семьдесят два.
Я думал, Опеншоу был старше, как недавние жертвы.