— Я в порядке, — повторил я. — Давай возвращаться.
И я пошел к маме, Брук шла рядом со мной, глубоко засунув руки в карманы. Через каждые несколько шагов она поглядывала на меня.
— Уже можно идти? — спросил я маму.
Она удивленно повернулась ко мне.
— Хочу еще немного побыть здесь, — сказала она. — Я не поговорила с миссис Боуэн, а ты не повидался с Максом и…
— Пожалуйста, поедем.
Уставившись в землю, я чувствовал, что все смотрят на меня.
— Мы положили цветы в другую кучу, — сказала Брук, прерывая неловкое молчание. — Там клали цветы в память о мистере Боуэне и мистере Олсоне, но положили цветы и в память о неизвестных нам жертвах. На всякий случай.
Я посмотрел на нее, и она улыбнулась в ответ, едва заметно и… что-то тут было еще. Откуда я мог знать? Я ненавидел ее в эту минуту, ненавидел себя и весь мир.
Люди глазели на меня, а я не понимал, на кого они смотрят — на человека или на монстра. Я и сам уже не был уверен, кто я.
— Хорошо, — сказала мама, — сейчас поедем. Рада была тебя повидать, Пег. Маргарет, пожалуйста, передай наши соболезнования Боуэнам.
Мы пошли к машине, я тихо сидел на холодном заднем сиденье, потирая ноги. Мама завела машину и включила печку, но, прежде чем стало тепло, прошло несколько минут.
— Вы замечательно поступили, что начали класть цветы еще в одно место, — сказала мама, когда мы проехали полпути.
— Не хочу об этом говорить, — пробормотал я, чувствуя, что погружаюсь во мрак.
Темные мысли пожирали меня, как личинки — труп, и я не знал, как это остановить. Я хотел убить мистера Кроули, но никого больше. Монстр пребывал в недоумении, он сотрясал мой разум, словно заключенный — прутья решетки. Он нашептывал и ревел, постоянно упрашивал меня охотиться, убивать, кормить его. Ему хотелось, чтобы страх нарастал. Хотелось верховодить. Насадить на кол голову моей мамы, а рядом голову Маргарет и Кей. Хотелось привязать Брук к стене, чтобы она кричала только для нас двоих. За последние недели я несколько раз приказывал ему замолчать, грозил покалечить себя и его, но он был сильнее. Я чувствовал, что теряю контроль над собой.
Остаток пути мы проехали молча, а когда добрались до дому, я насыпал себе полную тарелку хлопьев и включил телевизор. Подошла мама и выключила его.
— Думаю, нам надо поговорить.
— Я же сказал, что не хочу…
— Знаю, что ты сказал, но это важно.
Я встал и пошел на кухню.
— Нам не о чем говорить.
— Вот именно об этом я и хочу поговорить, — сказала она, глядя на меня с дивана. — Убит отец твоего лучшего друга… семь человек убиты за четыре месяца, а ты реагируешь на это как-то не так. С Рождества почти ни слова мне не сказал.
— Я тебе с четвертого класса почти ни слова не сказал.
— Так, может, уже пора? — спросила она, вставая. — Тебе совсем нечего сказать ни о Максе, ни об отце — хоть о чем-нибудь? Да бога ради! В городе орудует серийный убийца, а это твоя любимая тема. Пару месяцев назад ты только об этом и говорил, а теперь словно онемел.
Я встал так, чтобы она не видела моего лица, и продолжал есть хлопья.
— Не убегай от меня, — сказал она, следуя за мной в кухню. — Доктор Неблин рассказал мне о твоем последнем визите к нему…
— Доктор Неблин мог бы держать рот на замке, — заметил я.
— Он хочет тебе помочь, — возразила мама. — И я пытаюсь тебе помочь. Но ты не даешь нам это сделать. Знаю, ты ничего не чувствуешь, но скажи хотя бы, о чем ты думаешь…
Я изо всех сил запустил тарелку с хлопьями в стену — она разбилась. Молоко разлилось, хлопья разлетелись по кухне.
— Что, по-твоему, черт возьми, я могу думать? — закричал я. — Ты представь, каково это — жить с матерью, которая считает тебя роботом? Или горгульей? Ты думаешь, можно говорить что угодно — мне все как с гуся вода? «Джон — псих! Дашь ему по физиономии — он ничего и не почувствует!» Ты думаешь, я не могу чувствовать? Нет, мамочка, я все чувствую: каждый удар, каждый крик, каждый шепот у меня за спиной, и я готов отдать все это тебе, если нужно, чтобы до тебя дошло!
Я шарахнул кулаком по столу, схватил еще одну тарелку и швырнул в стену. Потом бросил ложкой в холодильник, взял кухонный нож и хотел кинуть и его, но вдруг заметил, что мама оцепенела, лицо у нее стало бледным, глаза расширились.
Ей было страшно. Не просто страшно — она боялась меня. Я вызвал у нее страх.
Я почувствовал, как по телу прошла нервная дрожь — словно удар грома, порыв ветра. Я весь горел. Меня потрясла сила этого чувства — чистой, незамутненной эмоции.
Вот оно. Вот чего я не чувствовал никогда прежде — эмоциональной связи с другим существом. Я пробовал быть добрым, пробовал любить, дружить, говорить, делиться, подглядывать, но все без толку До этого момента. Пока не попробовал страх. Я чувствовал ее страх каждой клеточкой своего тела, словно электрический гул, и впервые жил. Мне нужно испытывать это снова и снова, иначе это желание сожрет меня заживо.