— Тогда будет в самый раз, если мистер Лейтон спрячет твое ружье в Ираке, — заметил я. — Но мыто на школьной дискотеке на американском Среднем Западе. Если не хочешь, чтобы он тебя засек, надо одеться как жертва автокатастрофы. Сегодня много таких. Или нарисовать дырку от пули на лбу.
Дешевое бутафорское кровавое месиво в тот день пользовалось популярностью — им украсила себя едва ли не половина парней в зале. Если вы думаете, что два жестоких убийства в округе должны были сделать людей более деликатными, то ошибаетесь. Хорошо хоть никто не оделся как выпотрошенный автомеханик.
— Это было бы смешно, — согласился Макс. — Так и оденусь завтра вечером, когда будем ходить по домам и клянчить конфеты, — они в штаны наложат от страха.
— Ты будешь ходить по домам и клянчить конфеты? — услышали мы чей-то смеющийся голос.
Это был Роб Андерс, проходивший мимо с двумя приятелями. Они все меня ненавидели с третьего класса.
— Двое малюток пойдут по домам клянчить конфеты — отличная развлекуха для малышей.
Хохоча, они пошли своей дорогой.
— Я пойду только из-за младшей сестренки, — проворчал Макс в спину уходящим парням. — Мне нужно вернуть ружье — с ним этот костюм намного круче.
Он поплелся к дальней двери, оставив меня одного в темноте. И тогда я захотел пить.
На стол с закусками и лимонадом нельзя было смотреть без слез: поднос с вялыми овощами, несколько пончиков и кувшины с яблочным соком и спрайтом. Я налил себе стакан сока и тут же его выронил: кто-то толкнул меня сзади. Стакан упал в кувшин, обрызгав мне рукав.
Раньше я уже составлял список людей, которых рано или поздно собирался убить. Теперь это было против моих правил, но иногда мне очень не хватало этого списка.
— Это ты и есть — Оно? — произнес девчоночий голос.
Я повернулся и увидел Брук Уотсон, девчонку с моей улицы. Ее наряд напомнил мне мою сестру, одетую в стиле восьмидесятых.
— Что? — переспросил я, выуживая стакан из кувшина.
— Клоун из «Оно» Стивена Кинга, — пояснила Брук.
— Нет, — ответил я, выжимая рукав и промокая его салфеткой. — А того клоуна звали, кажется, Пеннивайз.
— Не знаю, я эту книгу не читала, — сказала она, глядя мне в глаза. — Дома у меня ее нет, но я видела обложку, поэтому решила, что ты одет, как он…
Вела она себя странно, словно… Я не мог сказать наверняка, что она собой представляет. Объясняя реакции людей, которых хорошо знал, я понимал, что они чувствуют, но Брук была для меня как закрытая книга.
И сказал первое, что пришло в голову.
— Ты панк?
— Что?!
— Ну, как называют этих людей из восьмидесятых? — спросил я.
— Ах это!
Она рассмеялась. У нее был красивый смех.
— Вообще-то, я — это моя мама… Ну то есть это ее одежда. Она носила ее в старших классах. Наверное, надо говорить, что я Синди Лопер [15]или что-то в этом роде, потому что одеться как твоя мать — просто глупо.
— Я одет почти как моя мать, — сказал я. — Но меня беспокоит, что скажет мой психотерапевт.
Она снова рассмеялась, и я понял: она думает, что я шучу. Вероятно, это к лучшему, поскольку рассказ о второй части костюма моей матери (гигантский нож мясника, протыкающий голову) напугал бы ее до смерти. Брук была довольно хорошенькая: длинные светлые волосы, сияющие глаза, а когда она улыбалась своей открытой улыбкой, на щеках появлялись ямочки. Я улыбнулся в ответ.
— Привет, Брук, — сказал Роб Андерс, приближаясь к нам с коварной ухмылкой. — Что ты разговариваешь с этим сопляком? Он все еще клянчит сладости у соседей на Хеллоуин.
— Правда? — сказала Брук, глядя на меня. — Я тоже собиралась пойти, но сомневалась… Это так увлекательно, хотя мы уже старшеклассники.
Может быть, я не понимал эмоции Брук, но что касается смущения, то я слишком хорошо знал это чувство и ошибиться не мог: Роб Андерс просто излучал смущение.
— А… ну да, — промямлил он. — В этом и правда что-то есть. Может, там и встретимся.
Я неожиданно почувствовал желание воткнуть в него нож.
— Да, Джон, а что насчет этого клоунского одеяния? — сказал он, переключая внимание на меня. — Ты собираешься для нас пожонглировать или, может, с разбегу врежешься в машину?
Он рассмеялся и повернул голову, чтобы посмотреть, смеются ли ребята. Но они болтали с Марси Дженсен — она была котенком, и этот костюм не оставлял сомнений, почему Макс вдруг так заинтересовался ее бюстгальтером. Роб внимательно посмотрел в ее сторону и резко отвернулся:
— Ну так что, клоун? Чего лыбишься?
— Ты классный парень, Роб, — сказал я.
Он смотрел на меня в недоумении:
— Чего?
— Ты классный парень, — повторил я. — И костюм у тебя отличный. Мне особенно нравится эта дырка от пули.
Я надеялся, что теперь он уйдет. Говорить приятные вещи людям, которые бесят, — это одно из моих правил, так я старался понизить градус кипения, но теперь уже не знал, надолго ли меня хватит.
— Ты что, издеваешься? — спросил он, смерив меня разъяренным взглядом.
У меня не было правила на тот случай, если человек, которому я сделал комплимент, не уходит.
— Нет, — ответил я, пытаясь импровизировать.
Но меня уже несло. Я не знал, что еще сказать.
— Я думаю, ты лыбишься, потому что умственно отсталый, — сказал он, подходя ближе. — Чмо! Счастливый клоун.
Он вывел меня из себя.
— Ты… — Нужно было найти нужные слова. — Я слышал, ты отличился вчера на контрольной по математике. Молодец.
Больше мне ничего не приходило в голову. Вообще-то, надо было уйти, но… я хотел поговорить с Брук.
— Слышь, ты, чудик, — сказал Роб, — эта вечеринка для нормальных людей. Фрики — дальше по коридору. В сортире с психами. Почему бы тебе не отправиться туда?
Вел он себя нагло, но пока не переходил к действиям — типичное поведение пятнадцатилетнего подростка, который строит из себя мачо. Я просто кипел — убить его был готов, но заставлял себя успокоиться. Я выше этого. И выше его. Он хотел меня напугать? Сейчас узнает, что такое страх.
— Я улыбаюсь, потому что представляю себе, как выглядят твои кишки.
— Что? — переспросил Роб и рассмеялся. — Ты такой крутой, да? Ты мне угрожаешь? Думаешь, сможешь меня напугать, щенок?
— У меня клинический диагноз «социопатия». Ты знаешь, что это такое? — спросил я.
— Это означает, что ты фрик, — сказал он.
— Это означает, что для меня ты имеешь не больше значения, чем картонная коробка, — уточнил я. — Ты ничто — мусор, который пока никто не удосужился выбросить. Ты что-то еще хочешь мне сказать?
— Заткнись! — ответил Роб.
Он все еще продолжал изображать из себя крутого, но я видел, как спесь с него слетает. Он не знал, что сказать.
— Коробка хороша тем, — продолжал я, — что ее можно открыть. И хотя снаружи на нее смотреть — скука смертная, внутри может быть что-то интересное. Так что когда ты говоришь все эти глупые, скучные слова, я представляю себе, каково это будет — распороть тебя и посмотреть, что внутри.
Я молчал, глядя на него, он тоже не сводил с меня глаз. Он испугался. Я позволил ему как следует прочувствовать свой страх и снова заговорил:
— Но дело в том, Роб, что я не хочу тебя резать. Я не хочу быть таким. Поэтому у меня есть правило: каждый раз, когда мне хочется кого-нибудь распотрошить, я говорю ему что-нибудь приятное. Вот почему, Роб Андерс с Карнейшн-стрит, двести тридцать два, я говорю, что ты — классный парень.
У Роба отвисла челюсть, он как будто собрался что-то ответить, но закрыл рот и отступил, сел на стул, глядя на меня, потом встал и вышел. Я все это время смотрел на него, не отрываясь.
— Я… — начала Брук, о который я совсем забыл. — Интересный способ ты изобрел, чтобы от него отделаться.
Я не знал, что сказать: она не должна была этого слышать. Ну почему я такой идиот?
— Ерунда, — пробормотал я. — Слышал где-то такое… в кино, кажется. Кто бы мог подумать, что его это так напугает?