«Ах, какая глубокая мысль, Шерлок. В десятичасовых новостях именно об этом и говорили».
— Мне бы не хотелось говорить об этом, — сказал я.
— Тогда, может быть, мы поговорим о Робе Андерсе? — предложил Неблин.
Я повернулся и посмотрел на него.
— Кто вам сказал об этом?
— Мне вчера позвонил школьный психолог, — ответил Неблин. — Насколько мне известно, он говорил об этом только со мной и с Робом. После разговора с тобой ему снились кошмары.
Я улыбнулся.
— Это не смешно, Джон. Это признак агрессии.
— Роб агрессивен не меньше меня, — сказал я. — Он с третьего класса такой. Если хотите увидеть признаки агрессии, последите за ним несколько часов.
— Агрессия — это нормально для пятнадцатилетнего подростка, — заметил Неблин. — Я беспокоюсь, когда агрессия исходит от пятнадцатилетнего социопата, одержимого убийством, еще и потому, что до сих пор ты демонстрировал неконфронтационное поведение. Что произошло, Джон?
— Понимаете, в городе действует серийный убийца, который похищает части тел своих жертв. Вы должны были слышать — об этом передавали в новостях.
— И присутствие убийцы так повлияло на тебя?
Монстр за стеной зашевелился.
— Я оказался очень близко, — сказал я, — ближе, чем когда-либо прежде, к моему исследованию убийц. Я читаю книги, рыщу в Интернете и читаю о серийных убийцах ради… нет, не ради удовольствия, вы знаете, что я хочу сказать… но все это так далеко. Они реальны, и их реальность — часть очарования. А это происходит у нас под боком. Серийные убийцы должны быть реальны где-нибудь в другом месте, но не здесь.
— Ты боишься его?
— Я боюсь быть убитым, — ответил я. — Пока что все три жертвы — взрослые мужчины, и я думаю, он и дальше будет держаться этой тактики. Значит, я в безопасности. И мама, и Маргарет, и Лорен тоже.
— А твой отец?
— Моего отца здесь нет, — сказал я. — Я даже не знаю, где он.
— Но за него ты не боишься?
— Нет, — ответил я не сразу.
Так оно и было, но кое о чем я умалчивал и чувствовал, что он это понимает.
— Что-нибудь еще?
— А должно быть что-то еще? — спросил я.
— Если не хочешь об этом говорить, не будем, — сказал Неблин.
— А если будет нужно?
— Тогда и поговорим.
Иногда психотерапевты так раскрывают душу, что диву даешься, как у них вообще получается что-то утаить. Я смотрел на него, взвешивая все за и против, — стоит или нет заводить разговор, который все равно неизбежен. В итоге я решил, что вреда от него не будет.
— Мне на прошлой неделе приснилось, будто этот убийца — мой отец.
Неблин никак не отреагировал, но спросил:
— Что он делал?
— Не знаю, приехал даже не ради меня.
— Тебе хотелось, чтобы он забрал тебя с собой после убийства? — спросил Неблин.
— Нет, — ответил я, ерзая на стуле. — Я… хотел, чтобы он забрал меня с собой туда, где он больше не сможет убивать.
— И что случилось потом?
Мне вдруг расхотелось говорить о том, что было потом, хотя я сам начал этот разговор. Знаю, я противоречил сам себе, но сны, в которых ты убиваешь своего отца, могут оказывать подобное действие.
— Может быть, поговорим о чем-нибудь другом?
— Хорошо, — ответил доктор и сделал запись в блокноте.
— Можно посмотреть, что вы написали? — спросил я.
— Конечно. — И он передал мне блокнот.
Главная причина: убийца в городе.
Не хочет говорить об отце.
— Что за «главная причина»?
— Главная причина, по которой ты напугал Роба Андерса. Есть еще и другие?
— Не знаю, — ответил я.
— Если не хочешь говорить об отце, может, поговорим о твоей матери?
Монстр за стеной зашевелился. Я привык думать о нем как о монстре, но на самом деле это был я сам. Или, по крайней мере, темная часть меня. Вы, вероятно, думаете, что быть вместилищем монстра жутковато, но, поверьте мне, гораздо хуже, когда этот монстр — ваш собственный мозг. Если называешь его монстром, то как бы немного дистанцируешься от него и чувствуешь себя лучше. Не намного, но и это уже что-то.
— Моя мать — дура, — сказал я. — Она не пускает меня в морг. Уже месяц.
— До прошлого вечера в городе почти месяц никто не умирал. Зачем тебе в морг, если нет работы?
— Я часто ходил туда — подумать. Мне там нравилось.
— У тебя нет другого места, где можно было бы посидеть и подумать?
— Я езжу на Фрик-Лейк, — ответил я. — Но там теперь холодно.
— Фрик-Лейк?
— Клейтон-Лейк. Там много всяких чудиков. Но я практически вырос в этом морге, и она не имеет права не пускать меня.
— Раньше ты говорил, что всего лишь несколько лет помогал матери, — продолжал доктор Неблин. — В морге есть еще что-то, к чему ты привязан?
— Этот репортер погиб вчера вечером, — сказал я, не обращая внимания на его вопрос. — И мы, вероятно, получим его — они, конечно, повезут домой хоронить, но сначала могут прислать к нам на бальзамирование. Я должен увидеть это тело, а она не хочет меня пускать.
Неблин помолчал.
— Зачем тебе его видеть?
— Чтобы узнать, что он думает, — ответил я, глядя в окно. — Я пытаюсь его понять.
— Убийцу?
— С ним что-то не так, а я никак не могу сообразить, что именно.
— Так, — сказал Неблин. — Мы можем поговорить об убийце, если ты этого хочешь.
— Правда?
— Правда. Но когда мы закончим, ты ответишь на любой вопрос, который я задам.
— Какой вопрос?
— Узнаешь, — ответил Неблин, улыбаясь. — Так что тебе известно об убийце?
— Вы знаете, что он забрал почку у первой жертвы?
Неблин склонил голову.
— Я этого не знал.
— Никто этого не знает. Так что никому не говорите. Когда труп привезли в морг — у него отсутствовала почка. Все тело было располосовано, но почку отрезали довольно ровно.
— А что со второй жертвой?
— У того он взял руку, — сказал я. — Живот располосовал, но не выпотрошил — большинство внутренностей остались на месте.
— А у третьего он забрал ногу, — закончил Неблин. — Интересно. Значит, органы, собранные в кучку в первый раз, были делом случая — он не исполняет ритуал над убитым, просто забирает части тела.
— Именно это я и сказал маме, — всплеснул я руками.
— И после этого она тебя вышвырнула?
Я пожал плечами:
— Наверное, для нее это прозвучало жутковато.
— Меня интересует то, как он оставляет тела, — сказал Неблин. — Не забирает их и не прячет. Просто оставляет — пусть другие найдут. Обычно это означает, что серийный убийца вкладывает в свои действия какой-то смысл, хочет, чтобы мы нашли тело и прочли его послание. Но если верно то, что ты говоришь, он не выставляет тела напоказ — быстро наносит удар и исчезает, проводя с убитым как можно меньше времени.
— Но что это значит? — спросил я.
— Прежде всего то, что он, возможно, ненавидит то, что делает.
— В этом есть смысл, — кивнул я. — Я об этом как-то не подумал.
Я мысленно назвал себя дураком за то, что сам не догадался. Почему мне не пришло в голову, что убийца, возможно, и не получает удовольствия от убийства?
— Но он изуродовал лицо репортера, — вспомнил я, — так что у него был еще какой-то мотив, кроме как прикончить его.
— У серийных убийц, — сказал Неблин, — мотив нередко носит эмоциональный характер: убийца может быть рассержен, разочарован, смущен. Не впадай в ошибку и не считай, что социопаты лишены чувств, — чувства у них как раз очень обострены, они просто не знают, что делать со своими эмоциями.
— Вы сказали, что ему не нравится убивать, но пока он брал что-то на память у всех трех жертв, — стал я рассуждать. — Тут нет логики: зачем брать что-то на память о событии, которое не хочешь запоминать?
— Над этим стоит подумать, — сказал Неблин, делая запись в блокноте. — Но теперь пришло время задать вопрос тебе.