Уверенно я постучалась в комнату по соседству. Кнес Ольхов встал явно раньше меня, а может и вовсе не ложился. Он сидел за столом, красными воспаленными глазами вглядываясь в какие-то бумаги. Светлые волосы всклокочены, на щеках неряшливая щетина, несвежая рубашка расстегнута на груди. Бумаг было много, он раскладывал их в три стопки, шевеля губами.
— Ну что застыл, проходи, — бросил он мне. — Раз не сбежал, значит, надумал? Задавай свои вопросы!
Я прошла в комнату, чуть морщась от крепкого запаха мужского пота и села рядом со столом на стул.
— Кто вы? — прямо спросила я. — Для кнеса вы слишком молоды и свободны. Для горожанина слишком богаты. На купца не похожи…
— А ты как считаешь? — приводнял брови Дамир.
— Чиновник, — не задумываясь, ответила я. — Приближенный к государю, исполняющий разные поручения, часто инкогнито. Оттого и ездите быстро и без свиты.
Дамир присвистнул удивленно, а затем толкнул в мою сторону лист бумаги и чернильницу с пером.
— Пиши, умник. Я, Степан батькович таков-то, приношу клятву верности и неразглашения Дамиру Всеславовичу кнесу Ольхову…
— Сиятельному кнесу, — поправила его я. — Ну правда! Вы ведь сиятельный?
Блондин витеевато выругался.
— Стёп, кончай умничать. Я уже тебя полюбил как младшего брата, тем более, что мой младшенький значительно тупее, но еще одно слово, и я буду вынужден отправить тебя в камеру, как слишком догадливого. Пиши "сиятельного кнеса", но на этом всё.
Я кивнула, быстро записывая "под диктовку" стандартную клятву о неразглашении. Формулировку я знала наизусть — мы такие вещи проходили на уроках магии. Причем разбирали очень тщательно, чтобы понимать, чем всё это грозит. Поэтому я прекрасно знала, что упомянутые в бумаге имена не играют особой роли. Формально, конечно, на данный момент я присягала Дамиру как Степан. Как Стефания я вроде как никому не буду ничего должна. Но кровь-то приложится моя, а не чья-то. А с другой стороны я внесла поправку, что клятва действительна лишь в период моей службы — не всю жизнь, как, наверное, хотел бы Дамир Всеславович.
Блондин выхватил у меня бумагу, заглянул в нее, усмехнулся и размашисто подписал. Потом он ловко порезал палец лежащим на столе ножом для бумаг, капнул кровью на лист с клятвой и передал нож мне. Я сглотнула: перспектива членовредительства меня пугала. Я вообще боли боюсь. Да и нож доверия не внушал. На всякий случай протерла его рукавом, потом отполировала салфеткой. Зажмурилась, закусила губу и осторожно ткнула острием в подушечку большого пальца. Разумеется, ничего не произошло. Открыла один глаз, робко взглянула на Дамира.
Он спокойно вынул из моих пальцев нож и неуловимым движением проткнул мне средний палец. На плотный желтоватый лист бумаги капнула алая капля крови: красиво. Новый работодатель никак не прокомментировал мою позорную слабость, просто посмотрел на лист бумаги строго, и он вспыхнул, съеживаясь в черный комок. Огневик. А в роду Ольшинских всегда огневики рождались.
— У тебя красивый почерк и пишешь без ошибок, — мягко похвалил меня Дамир. — Теперь я вижу, что мне тебя богиня послала. Сейчас на пару писем ответишь, и я спать. Не ложился еще.
— Я насчет бани распоряжусь, — кивнула я. — И рубашку вашу зашить нужно.
Глаза кнеса удивленно расширились.
— Ты нянька или секретарь?
— А есть разница? — вскинула я брови. — Кто-то же должен сказать, что Вы воняете как конь! Секретарь — это ваша правая рука, между прочим. Я, кстати, тиран и деспот, поэтому буду время от времени спускать вас на грешную землю.
— Высеку, — тяжело поглядел на меня Дамир. — Наглость свою умерь, заткнись и пиши: Уважаемый кнес Лисицин, вынужден отказать вам в поддержке, ибо не нахожу предоставленные Вами доказательства достаточно убедительными… успеваешь?
Через три четверти часа пальцы у меня онемели: кнес Ольхов диктовал быстро и много. Он будто экзаменовал меня на выносливость. В Славии всё ещё пишут перьями, хвала богине, что металлическими, а не гусиными. Меня учили писать пером с детства, уверяя, что так почерк будет изящнее. Но вообще я привыкла к чернильной ручке, которые производили в Галлии. У меня такая была в сумке. Кстати, сумку с дневниками и запасом вещей я предусмотрительно отправила почтой в Даньск, не желая потерять ее в пути. Надо думать, она уже меня ожидает. Какая я молодец! Страшно представить, если бы мои дневники прочитал кто-то из разбойников. А потом Дамир вдруг замолчал. Я подняла глаза и увидела, что он просто уснул, уронив голову на сложенные руки. Что же мне делать? Бросить его так совершенно немыслимо: я однажды заснула, переписывая книгу, и наутро не могла разогнуться. Спина и плечи болели со страшной силой. А ведь я его моложе: он, наверное, и вовсе встать не сможет. Или злой будет, как пес.