Глаза сами собой закрывались, но расслабиться я боялась. Вдруг во сне не так сяду или слюну пущу? Маменька меня тогда совсем изведёт. А между тем, поспать бы не помешало — ночь выдалась бурная.
Вопреки моим страхам отец не стал ругаться, а напротив, вызвался сопроводить меня по моим архиважным делам. Отец вообще порой ведет себя очень странно.
— Я понимаю, что тебе нужно попрощаться с подельниками, Стефа, — сказал он. — Но я бы на твоем месте положил деньги в банк, а не отдавал в сомнительные руки.
— Как ты себе это представляешь? — удивилась я. — У меня документов нет. А в банке непременно удостоверение личности спросят. А мне, на минуточку, четырнадцать. Я до двадцати не имею права открывать счет.
— Ты меня удивляешь, — вздыхает отец. — Неужели ты не удосужилась купить липовые документы? Так нельзя, Стефа.
Я пытаюсь понять, серьезно ли он говорит, или смеется надо мной.
— Много у тебя накопилось?
— Двести тридцать двойных империалов, — я не хвастаю, нет, но лицо у отца вытягивается.
— Ты банк что ли ограбила? На эти деньги можно дом с садом купить!
Я скромно опускаю глаза.
— Заработала.
— В доме утех?
— В том числе.
— И каким образом, можно спросить? — к чести отца, на его лице лишь любопытство.
А матушка бы уже в обморок упала.
— Уборка. Обслуживание номеров. Подготовка листовок.
— А! — светлеет лицо отца. — Так это твои стишки!
И он продекламировал с выражением:
— В мраке ночи красным светом фонари сверкают,
Дом веселья одиноким двери открывает.
Всех, кто жаждет серых будней позабыть досаду,
Завлечет в свои чертоги радости-отрады.
— Мои, — признаюсь я. — Не шедевр, но заплатили неплохо.
— Но не двести же империалов!
— Пап, ну давай ты не будешь мне финансовую ревизию устраивать! — взмолилась я. — Уверяю, я за любую монетку могу отчитаться! И лекарь меня уже осматривал!
— Ты меня удивляешь, Стефа, — фыркнул лорд Браенг. — Ты в борделе три месяца работала. Неужели не увидела, что там женщине не обязательно даже раздеваться, чтобы заработать?
— Па-а-ап! — простонала я. — Давай закроем эту тему! Я же не могу с тобой об этом разговаривать!
— Смотреть, значит, могла, — неожиданно жестко ответил отец. — А разговаривать мы стесняемся. Ладно, закрыли тему. Пошли положим твои деньги в банк.
— Какой банк, закрыто всё! Ночь!
— Центральный банк, Стефания. Круглосуточный.
— А у нас есть круглосуточные банки? — с удивлением спросила я, едва успевая за его широкими шагами.
— Для главы королевской службы безопасности — есть. Стефа! Ты как ходишь? Что ты семенишь? Расправь плечи, подбородок вверх. Шагай широко. Если уж берешься изображать парня, делай это с умом! И бедрами не раскачивай! Если ты так в борделе ходила, неудивительно, что лорд Стерлинг клюнул!
Словом, прогулка с отцом прошла весело и познавательно.
Гораздо интереснее, чем поездка с матерью и ее камеристкой в одной карете. Но, как говорит мой друг Ларри, "попался ловчим — притворись мертвым". Вот я старательно и притворялась хорошей девочкой. В конце концов, официальная версия гласит, что в борделе я была только однажды, и только среди кухонных работников.
Путешествие было мучительным. Если бы только мама позволила хоть разок пройтись пешком! Но нет, это совершенно недопустимо: леди ездят в карете и точка. На своих ногах только оборотни передвигаются, да и то оборачиваться нынче считалось в столице дурным тоном. Мы ж, оказывается, не звери. Мы ж люди. Вот только бордели у нас в полнолуния переполнены.
Если отец расстраивался, что я нисколько не оборотень, то маму печалило, что и маг я так себе. Обычно бывает: сильный зверь — мало магии. Много магии — слабый зверь. У моей кузины Виктории, которая, к слову, не кузина, а племянница, хоть и старше меня на пару лет, огненный дар ого-го какой, а переворачиваться она может только в полнолуние. А мне и здесь не повезло. Ну и ладно, не больно-то мне нужна эта магия. У меня есть мозги, а это гораздо ценнее.
Рано или поздно всё плохое заканчивается, и вот мы уже трясемся на неровной горной дороге, а впереди — мрачный замок с подъемным механизмом ворот. Что-то мне подсказывает, что оборотню здесь развернуться негде — наверное, стена в три человеческих роста. Это не пансионат, господа, это самая настоящая тюрьма. И бежать уже поздно.
Карета с грохотом въезжает во двор по подъемному мосту. Копыта лошадей звонко цокают по оббитым железом доскам. Я читала историю замка Святой Елизаветы. Здесь каких-то восемьдесят лет назад окончила свою жизнь невеста мятежного принца Доминиана. Окончила, признаться, славно и куда более весело, чем жила до этого — возглавив ополчение во время войны с Франкией. Именно монашки вышли на последний бой, защищая детей со всего Предгорья, которые укрылись здесь, в замке. Вышли с вилами, лопатами, рубелями — из оружия в монастыре были лишь топоры для колки дров. И франкийцы отступили было, склонившись перед их мужеством… но командир приказал убивать всех. Тогда еще не святая, а просто безумная Елизавета, довольно сильный маг огня, видя, что солдаты колеблются, спалила командира к бесу, разумеется, погибнув сама. Маг, употребивший свою силу для убийства, погибает мучительной смертью. Франкийцы ушли. Дети остались живы. Елизавету причислили к лику святых. В замке открыли сначала детский приют, затем, когда сирот больше не осталось, — пансионат для девушек.