И мне дали ведро с мешковиной. Дома сроду этим делом не занимался, а тут запрягли.
И даже фамилию спрашивать не стали. Ничего себе, думаю, недаром десять лет проучился, в поломойки угодил!
Не успел я присесть возле ведра, как появился Катук.
— Не мастак, как вижу, не мастак, — проговорил он, хихикая. — Животом до пола должен касаться, иначе перемыть заставят. Слушай старших, будь ласков…
8
Новоиспеченный карбамидчик ползает на брюхе на отметке двадцать один. В переводе на житейский язык — на третьем этаже. Химикам пока здесь нечего делать, здесь царствуют кудесники-монтажники, а еще выше, на отметке тридцать пять, — единоличная власть строителей. Мы принимаем этаж за этажом, по готовности.
Ползаю не я один. Старый химик Прохор Прохорович, человек благородной осанки, орудует мешковиной, как заправский матрос шваброй, будто всю жизнь только тем и занимался, что драил пол до блеска. Только Катук не снизошел до положения поломойщика, он — в руководителях, крутится возле бригадира, но рук не марает!
— Неделю назад девчонки на моих глазах уложили плиточки, — ворчит Прохор Прохорович. — А монтажники, чертовы дети, во что превратили пол!
«Чертовы дети» сидят тут же, у них перекур.
— Выпиши нам, батя, белые перчатки, — шутит чумазый парень.
— Да, без белых перчаток нам смерть, — поддакивает другой, расплываясь в улыбке.
— Заставить бы тебя, паршивец, самого убирать за собой, не стал бы шкодить!
Кто-то из молодежи громко произносит:
— Тетя теща, пожалей нас, бедненьких!
— Это кто речь держит? Кто соскучился по теще?
Прохор Прохорович стоит, величественно откинув голову, и в руке держит мокрую мешковину. Но «чертовы дети» молчат, перекур кончился, они усердно копошатся у компрессора — попробуй догадайся, кто из них зубоскалит.
Сердито бросив мешковину в ведро с грязной водой, Прохор Прохорович криво ухмыляется:
— Одно слово — чертовы дети! И к тому же трусливые.
Не дождавшись ответа, старик продолжает:
— Неужели никто не учитывает расход смазочных масел? Неужели над ними нет начальства?
Никто ему не отвечает.
Катук самым любезным голосом окликает меня:
— Эй, новичок! Все еще боишься запачкать пузо?
— Много тут вас, указчиков, — огрызаюсь я, — отстань.
— Послушай меня, новичок: с такой работенкой живо вылетишь из бригады! Не удержаться тебе среди благородных людей…
— Ну-ка, подойди поближе, — говорю я и по примеру старика Прохора Прохоровича хватаюсь за мешковину. — Не бойся. Ты, я вижу, человек ученый. Значит, тебе известно, что у древних греков в ходу была такая поговорка: мало уметь говорить, надо знать, когда тебя станут слушать.
Катук, соблюдая дистанцию, отвечает:
— Где уж нам знать, о чем говорили твои древние греки! Откуда, кстати, они, философы, родом? Не из Белебея?
Он, разумеется, только прикидывается дурачком, сразу видно, что начитан.
И вот тут-то перед нами появляется в сопровождении Барабана сама «белебеевская царица».
Лира Адольфовна величаво приближается к нам. Даже в рабочей синей блузке она чувствует себя королевой.
Перед «белебеевской царицей» мелким бесом рассыпается наш бригадир.
— Куда только смотрит начальство? — притворно возмущается он. — Такую красавицу и ставить на черную работу!
— Черная работа, как я понимаю, для меня временная, — удостаивает его ответом Лира Адольфовна. — Мне обещали должность помощника оператора.
Вот уж не ждал, что она заговорит. Подумать только, сразу между собой и нами, слесарями, установила тонкую дистанцию. Выходит, что помощник оператора — высокая интеллигентная должность.
— Итак, дочь моя, не бойся, я сделаю для тебя все, что ты сказала, — неожиданно гнусавит Катук, подражая дьячку, и тут же своим голосом добавляет: — Коли попали в нашу бригаду, не мечтайте перекинуться в помощники оператора, не отпустим. Верно, ребята?
Она внимательно смотрит на него, но ничего не говорит.
— Ты погоди-ка со своей библией, — отрезает Барабан. — Я думаю, что такими холеными ручками мыть пол не годится. Не пойдет! Я вам, Лира Адольфовна, наметил работенку, так сказать, возвышенную. Поднимайтесь вот по этой лестнице и сухой тряпочкой протрите стекло. Дело это опрятное, а зарплата все равно идет.