— Так бы и сказал, что ставишь ее ко мне в помощницы! — усмехается Александра Павловна, жена Прохора Прохоровича.
— То есть как? — бригадир разводит руками. — Кто сказал, что в помощницы? Она будет работать самостоятельно.
9
Прошла первая моя рабочая неделя.
Сегодня начальство распорядилось открыть столовую во втором этаже «элеватора». На эту операцию была брошена часть нашей бригады во главе с Барабаном. Не знаю, из каких соображений, но вместе с Катуком и женой Доминчеса был назначен и я.
— Задача простая, — вслух размышлял Барабан, постукивая кулаком по стене, — снести вот эту перегородку, и делу конец. Конечно, придется и мусор выбросить. Остальное — не наша забота. Придут строители.
Ходит слушок, что в штурмовые недели на строительную площадку сгоняют сотни людей. Их-то и надо кормить.
— Собирайся, новичок, — обратился ко мне Катук, — сходим за ломом. Без него нам не сдюжить, а до склада рукой подать.
— Где это видано, чтобы за одним ломом двое ходили? — возразил я. — Сходи один.
— Ты, новичок, ничего, пройдись, — вмешался Барабан. — Захватите лопатки и ведро или лучше — носилки. Кстати, не забудьте выписать пару рукавиц для товарища Доминчес.
Только тут я сообразил, что ему хочется остаться с «белебеевской царицей» наедине. Но я не торопился уходить, ждал, что скажет Лира Адольфовна.
Если у нее есть хоть немного совести, должна же она запротестовать! И тогда никто не сможет заставить меня подчиниться Барабану. Но она промолчала. Она посмотрела на меня насмешливо и чуточку настороженно.
— Ну, пошли! — крикнул Катук.
Склад помещался в правом крыле «элеватора». Пока мы оформляли накладную на рукавицы и ждали хозяина склада, прошло немало времени. Возвращались молча. На душе было нехорошо.
По лестнице подымались, громыхая лопатами и громко стуча ботинками. Возле двери я раз-два кашлянул, чтобы не застать их врасплох.
Как только мы вошли, Барабан суетливо поднялся с подоконника. Красавица не удостоила меня вниманием.
— А ну-ка подавай сюда лом! — потребовал Барабан.
Я невольно залюбовался его работой — он был сильный и сноровистый. После третьего удара упала почти четверть стены, посыпалась штукатурка.
— Помочь тебе?
Он только засмеялся.
— Обойдемся.
Растаскивая доски и глыбы штукатурки, я размышлял: «И зачем Доминчес, этот раззява, живет с ней? Неужели он ослеп?»
Теперь я более внимательно взглянул на Лиру Адольфовну — никакая она не красавица! Крупная, широкие плечи, круглое лицо.
Мы с Катуком подняли носилки и стали спускаться по лестнице. Я шел сзади, и поэтому мне приходилось пригибаться, чтобы не рассыпался мусор.
— Баба что надо! — бросил через плечо Катук, мелкими шагами спускаясь по ступенькам. — Находка!
— Перестань, болван! — прошептал я, заскрипев зубами.
— Ты очумел, что ли? А ну-ка, веди себя, своячок, как подобает.
Я чуть не опрокинул на него носилки. Однако быстро овладел собой. Он прав. С самого первого дня я для них чужой, «привезенный», чей-то «своячок», «родственничек».
Едва дождался обеденного перерыва. Никогда еще так тоскливо не было у меня на душе.
Александра Павловна — тетя Саша — быстренько увела своего ворчуна Прохора Прохоровича домой, они живут тут же, неподалеку. Улыбающийся и самодовольный Доминчес под ручку с женой направился в столовую электростанции. Я отвернулся, делая вид, что не заметил их. Мне было стыдно смотреть Доминчесу в глаза.
«Ты не испанец! — ругал я его на чем свет стоит. — И, по правде говоря, не мужчина! Таких, как Барабан, следует бить. Кулаком. Иного разговора они не понимают…»
За цехом, среди суровых каменных корпусов, раскинулся молодой парк. Я приметил его, когда ходил на склад. Мне надо было остаться одному, чтобы прийти в себя, и я устроился там в тени.
Видать, кому-то очень уж полюбились березки. Зеленая аллея напоминала людям о том, что существуют где-то дремучие леса и раздольные степи. Эта нежная поросль как бы говорила мне и всем тем, кто умеет слушать голоса березок: «Эй вы, кудесники, научившиеся производить из этой никудышной сернистой нефти ароматные духи и отличные удобрения, превосходные заменители шерсти и кожи, не забудьте все-таки поклониться! Эй вы, современные алхимики, шапки долой перед нами!»
Я сказал самому себе: если уж со мной заговорили березки, значит, что-то неладно у меня на душе.
Березки стояли — милые и грустные. Я настроился на этот лирический лад, мне уже стало казаться, что они жмутся друг к другу в страхе перед надвигающейся осенью. Подумал: наступит листопад, и вот они пойдут по золотистой дорожке неторопливой и печальной походкой…