Грустно мне, пожалуй, оттого, что рядом нет моих старых приятелей, а к новым еще не пригляделся…
Я только что мыл пол, сгибаясь в три погибели… А все, чем я жил до этого, никогда уж не вернется. Между моим прошлым и будущим теперь лежит половая тряпка.
10
Придя к такому невеселому заключению, я расстилаю перед собою газету и кладу на нее завтрак: бутылку молока и два бутерброда с колбасой.
Недалеко от меня расположились двое ребят, наши операторы Карим и Салим. Пока не тороплюсь заводить с ними близкое знакомство, успеется. Просто киваю головой. Парнишки тоже не навязывают своей дружбы. Ничего не скажешь, солидная здесь молодежь! Так и сидим себе особнячком, и каждый своим делом занят.
По возрасту и форме легко определить, что они из ремесленного училища. А раз так, почему они, такие важные и солидные, не побежали вместе со всеми в столовку? Теперь у них прочный заработок, можно жить на широкую ногу. «Может быть, — вдруг промелькнула у меня мысль, — вдвоем копят деньги на один мотоцикл? Тут, как вижу, у многих свои машины. Наверное, по молодости их зависть гложет!»
Сидим себе и молча закусываем.
Неожиданно появляется сам Барабан со своим неразлучным дружком.
Слышу сиплый монотонный голос Катука. Он для меня так и остался Катуком. Его настоящую фамилию и называть не хочется.
— Остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах Араратских…
Работает под пола, чурбан.
— Ну, тихо! — загудел Барабан.
Теперь я отличу его бас среди тысяч голосов. «Опять начнет философствовать насчет женщин, — с неприязнью подумал я. — С утра до вечера одно и то же. О женщинах, между прочим, говорит только в тоне победных реляций. Дрянь эдакая!»
— К примеру, — начинает он, — была у меня одна такая история в городе Стерлитамаке…
Теперь хоть уши затыкай или пересаживайся подальше. Но, к моему большому удивлению, к этим решительным мерам прибегать не пришлось. Рассказчик запнулся на полуслове.
Я оглянулся. Вижу, из-под портального крана, на котором крупно выведено: «Не стой бараном под подъемным краном», вынырнула Майя Владимировна Саратова — старший инженер-электрик нашего цеха. Все мы с самым глупым видом уставились на нее. До того хороша Майя Владимировна!
— Здравствуйте, — проговорила она звонко. — Перекур?
Барабан сразу вскочил на ноги.
— Если есть желание, Майя Владимировна, просим разделить компанию. Найдется чем угостить.
— Неужели уже полдень? — удивилась она. — А впрочем, не беда. Пообедаем позже. Вы не видели товарища Амантаева?
Барабан дерзко ухмыльнулся.
— Где же быть руководящему товарищу, как не в кабинете?
Как ни странно, услышав не особенно лестный отзыв об Амантаеве, Майя Владимировна не одернула бригадира. Это потому, что она счастливая. Все красивые люди, по-моему, счастливые!
Проводили мы ее, как и встретили, с какой-то неосознанной грустью. Отчего бы это?
— Небрежной походочкой ходит! — оценил на глаз Барабан. — Ну, погоди. Нет такой бабы…
Мне отчаянно захотелось стукнуть его по морде. Остальные промолчали. По-видимому, они уже не обращали на него никакого внимания или, возможно, не хотели с ним, болваном, связываться. Кулаки у него крепкие.
Почему я так люто возненавидел Барабана? И сам объяснить не могу. Может быть, вот за эту бесстыжую самоуверенность.
Если бы при мне задели честь другой женщины, я бы тоже возмутился. Но вряд ли бы дело дошло до открытого протеста. А Майя Владимировна Саратова для меня — исключительная личность. Пусть она старше меня лет на пять или шесть, дело в конце концов не в этом. Я никому не позволю говорить о ней плохо.
— Брешешь ты! — сказал я, повернувшись к бригадиру. — Вот уж грязная брехня то, что ты сейчас сболтнул.
Протест у меня, вообще-то говоря, получился довольно ребячливый. Однако я не предполагал, какой эффект он вызовет.
Барабан подскочил ко мне.
— Это ты, сосиска в молочном возрасте, сомневаешься насчет моих слов?
Оскорблять он умел. Теперь у меня не оставалось никакой возможности к отступлению. Я сразу понял, что сегодняшняя стычка определит наши отношения на все будущие времена. Мне захотелось крикнуть ему в лицо какую-нибудь грубость, но я сдержался.
— Сознайся, — по возможности миролюбиво проговорил я, — большое свинство говорить так о женщине. Тем более, и ты это знаешь, ее некому защищать.