Когда-то Задняя Улица говорил кому-то по телефону, я случайно подслушал, что года два назад муж Саратовой погиб при взрыве.
Бригадир посерел от злости; наверное, я на больную мозоль его наступил.
— За каким чертом, безмозглый парень, ты суешься не в свое дело? — прорычал он, надвигаясь на меня.
— И сделался великий вопль во всей земле египетской. — Катук зевнул и нормальным человеческим голосом произнес: — Эх, мил-человек, зачем только ты с ним связываешься?
Ничего себе сценка! Один лезет в драку, а другой услужливо осуждает слабого. Понимаю, им обоим хочется подавить новичка, чтобы он стал покорным да шелковым. Они только одного не рассчитали: если во мне взбунтовалась душа, я иду наперекор всему. Я понимал, что мне с Барабаном не сдюжить. Горло сжимали спазмы, но я заставил себя прохрипеть:
— Пусть Майю Владимировну оставит в покое!
Не успел я кончить, как уже растянулся на земле. Особой боли не чувствовал, он ударил вполсилы.
— Грязный хвастун, очумел, что ли? — заорал я, вскочив.
— Значит, урок не пошел впрок, — глухо пробасил Барабан. — Придется, как вижу, повторить.
Я швырял слова ему в лицо:
— Никогда, никогда не позволю пальцем до нее коснуться!
Вторым ударом он разбил мне верхнюю губу и, кажется, выбил зуб. Даже потемнело в глазах, я чуть не лишился сознания. Ошеломленный, лежал на земле и обзывал его последними словами. А свое «никогда» готов был повторять до последнего дыхания.
Вскочил и ринулся на него. И со всего размаха сунул кулаком в его подбородок. Но он увильнул от удара. Ударить в третий раз не успел. Кто-то повис на его локте.
— Кто там балуется? Ну-ка, отпусти, — прохрипел Барабан, пытаясь высвободиться. — Кому говорят?
Перед ним стоял рассерженный Амантаев. Он ниже ростом, чем Барабан, но коренастый, и сила в нем немалая. Чуть побледнев, он проговорил:
— Драку затеял, бригадир?
— Оскорбление выслушал, товарищ начальник. Вот этот человек обозвал меня свиньей и тому подобными неподходящими словами. К этому непривычен. Все знают. Спроси любого, подтвердят!
— Тогда Саул бросил копье в него, чтобы поразить его… — заунывно затянул Катук и опять нормальным голосом сказал доверительно, выгораживая бригадира: — Никакой драки, по существу, не было. Что верно: дуэль была. Один смех!
— Что за чепуха, какая еще дуэль? — опешил Амантаев.
— Они повздорили из-за этой самой гражданочки, то есть Саратовой, — пояснил Катук.
— Я ему, подлому человеку, ни за что не прощу, — мрачно сказал я, выплевывая кровь. — Пусть намотает себе на ус…
Угрозы мои, конечно, никого не испугали, а мне стало легче.
В эту минуту я ненавидел Амантаева ничуть не меньше, чем Барабана. При нем меня избивали, а он пальцем не пошевелил. Только и спросил: «Драку затеял, бригадир?» Даже не припугнул его. Хорош мамин приятель, привез, сунул под начало этому бандиту, и дело с концом.
— Экое безобразие! За кулачную расправу, по-видимому, придется понести наказание, — спокойным голосом сказал Амантаев. — Если каждый из нас начнет драться, что же получится? Ведете себя, как хулиганы!
Амантаев ушел, покачиваясь, он шагал, как боцман по палубе, а вслед ему Катук сочувственно произнес:
— И придется тебе, Барабан, пойти на нежный разговор с Задней Улицей. Предвижу.
11
Я понимал, что между нами должен состояться обстоятельный разговор — может быть, последний. И поэтому с нетерпением, смешанным со страхом, ожидал возвращения Амантаева. Он задержался где-то, быть может, на очередном собрании. Не знаю, крайняя ли это необходимость или особая любовь к заседательской скуке? По-моему, слишком много у нас заседаний.
Если разругаемся, думал я, то тем лучше, с легким сердцем уеду домой. На этом комбинате свет клином не сошелся.
Я ходил из угла в угол и в который раз намечал план предстоящего разговора: с чего начинать и как вести. Ведь зачинщиком должен быть я. Если я ему скажу: «Ради этого и привез меня сюда? Тебе захотелось отдубасить меня чужими руками? Что ж, торжествуй: и дело сделано, и твои руки чистые…» На это он, возможно, ответит мне: «А как сам думаешь?» Вопрос на вопрос всегда дает выигрыш во времени, можно успеть обдумать ответ. Мне, естественно, придется сказать: «На этот счет, честно говоря, у меня нет никаких сомнений!»
До этого места диалог развивался как будто гладко. А что последует дальше? Характер у Амантаева непонятный — трудно предвидеть дальнейшее течение разговора.
Я пытался себя успокоить. Снова ходил из угла в угол.