— В твоем возрасте, неразумный и необузданный молодой человек, — бубнил он, как только мы сошли с трамвая, — люди моего поколения были более зрелыми. Мы создавали колхозы. Боролись с кулачеством.
— Какое открытие! — я сделал удивленное лицо. — Ну, создавали колхозы, и спасибо вам за это. Памятник хочется, что ли?
— Что ты несешь? — изумился он в свою очередь. — Без нас не было бы ни Магнитогорска, ни Днепрогэса!
— Разве вы сами лично построили Магнитку?
Он обиженно промолчал.
— Ты одет с ног до головы, а мы в твои годы ходили в лаптях.
— Это, конечно, жалко. В сапогах ходить удобней.
— Да не было их, как ты не понимаешь!
— Но лично я, смею вас уверить, не виноват в том, что в ваше время нельзя было достать сапог. В наше время обуви достаточно.
Старик не ожидал от меня подобной выходки. Он как-то сник от обиды, замолчал, долго качал головой, а потом, не попрощавшись, завернул за угол. Мне его даже жалко стало!
Зря обидел старика! По всему получается — я неблагодарный наследник. Но с другой стороны… Доведись мне попасть в аналогичные условия, разве я не выдержал бы голода и холода? Отлично бы выдержал, никуда бы не делся! Мы же одно племя!
И еще я думаю: если встать на позицию Прохора Прохоровича, то мне придется попрекать своего будущего сына, почему он не строит химические комбинаты, не вдыхает серные газы, почему не моет полы или не дерется с Барабаном из-за его паскудного бахвальства.
К тому времени, когда мой наследник встанет на ноги, жизнь будет еще лучше. Вот что нужно понимать.
Подходя к дому, невольно задерживаю шаги. Амантаев, конечно, возмущен моим выступлением в бригаде. Может быть, и старик Прохор успел пожаловаться? Все к одному. Я тяжело вздыхаю: не избежать мне «бани»!
Дался мне этот Амантаев!
Вхожу — он молчит. Раздеваюсь — ни звука. Начал обед готовить — полная тишина. «Бани» все нет. И разноса…
Осадой он, что ли, хочет взять меня?
Я держусь, пока могу. А когда лопнуло терпение, честно спрашиваю его:
— Почему ты терпишь? Не перебиваешь меня, когда я начинаю дерзить. Не остановишь, когда лезу на рожон. Я ведь понимаю, что с твоей точки зрения и с точки зрения любого здравомыслящего человека я несу несусветную чушь, произношу порою почти богохульства. Почему ты в конце концов не рассердишься, не прикрикнешь, не ударишь по зубам? Все это выше моего разумения.
Он впервые, наверное, смотрит на меня очень серьезно.
— Тех, кто ищет, не бьют по зубам. А ты начинаешь мыслить, сознаешь, что тебе еще многое необходимо познать. Это добрый признак.
Я хотел перебить его и спросить напрямик: «Почему ты вдруг решил «на закуску» преподнести оду в мою честь?» — но он не сделал паузы, и мне просто не удалось вставить словечка.
— Тебе еще идти и идти по дороге, которая ведет к совершенству, — добавил он, — но ты идешь правильно. И я уверен теперь, что ты не свернешь в сторону, не попятишься назад, не станешь рисовать зигзаги, если встретишь на своем пути препятствия и трудности. А это очень важно!
Своим тихим, будто спокойным голосом он умеет так говорить, что не успеешь очухаться, как попадаешь под его власть.
23
…И тут я встретил девушку — ту самую, у которой глаза как Азовское море.
— Признаешь? — спросил я.
Она чуть задержала взгляд на моем лице.
— Как будто признаю… Не с тобой ли встретилась возле управления комбината? По-моему, с тобой.
— Не ошиблась. И на том спасибо.
Вижу, встреча Айбику и не обрадовала и не огорчила.
— Устроилась? — поинтересовался я. Все-таки любопытно знать, как сложилась ее судьба.
— Устроилась, да не там, где хотелось. Я теперь крановщица. Все то время, конечно, на курсах обучалась.
— Значит, трудимся на верхотуре?
— На самой.
— Выше всех вознестись захотелось?
— Сначала, ой, как непривычно было! Да и сейчас порой голова кружится. Шутка ли, двадцать метров над землей. А я ужасная трусиха.
— Особенно трусим, когда налетает ветер?
— Кажется, будто на ветке сидишь, а тебя мотает во все стороны. Я, когда маленькая была, на яблоню боялась влезть.
Айбика в форме, теперь строители неплохо одеваются. Модная блузка с большими пуговицами. Красивые шаровары.
— А я уже не надеялся встретиться, — сознался я. — Будто в воду канула, ни слуху ни духу. Подумал, уж не вернулась ли ты обратно в свои горы?
Она промолчала. Даже бровью не повела, настолько я ей безразличен. А говорил я искренне.
Не люблю навязываться. Я уже собирался уйти, но она вдруг взгромоздилась на кучу бетонных плит и сказала эдаким приятельским тоном: