В этот день я не тороплюсь уходить. Сдав вахту, торчу возле цеха, затевая невинные разговоры то с одним, то с другим. Быть может, кому-нибудь придет в голову пригласить меня с собой?
Отрывисто разговаривая, проходит Задняя Улица об руку с Прохором Прохоровичем.
Вижу Искандера Амантаева, который, сокращая путь, идет прямо по шпалам внутризаводской железной дороги в сторону соседнего корпуса, где будет собрание. Там уже стоит голубая «Волга» — горкомовская машина. Может быть, он, стойко переносивший все мои выходки, сжалится надо мной и позовет на собрание, куда устремились все работники цеха, свободные от вахты? Но Амантаев не заметил своего подшефного, одиноко стоявшего у цеха.
Вдруг слышу, кто-то говорит мне:
— Ты чего задержался? Идем вместе!
Это Карим и Салим, «ремесленники».
— Я вас догоню, — говорю я им независимо. — А сами почему опоздали?
— В столовке были. Перекусили на скорую руку.
Вслед за ними бегут три девчонки, уплетая на ходу булочки: Галя, Дина и Валя. Они только сегодня вернулись с курсов, учились на операторов. «Сразу на сухомятку сели, и так до первой получки», — думаю я, следя за тем, как они одна за другой пробираются по изрытой территории завода.
Я остаюсь один. И невольно поднимаю голову, смотрю на башенный кран, хотя прекрасно знаю, что в эту смену работает не Айбика.
Кран стоит между двумя корпусами, между отделением синтеза и переработки и грануляционной башней. Ему тесновато, повернуться некуда, но что поделаешь, если нужно штурмовать сроки.
Работа кипит, ребята на все сто процентов стараются использовать световой день. Я слежу за тем, как семитонную, длиной в десять метров панель поднимают ввысь. И вдруг на высоте в тридцать метров — это же высота десятиэтажного дома — лопнул оттяжной блок. Порывом ветра край панели стало заносить на сторону. Еще минута — и она рухнет вниз, ломая и круша все на своем пути. Я замер, боясь шелохнуться.
Никто, по-видимому, не заметил, что произошло. Или крановщик растерялся. Мало ли что случается в жизни.
Я крикнул:
— Эй, вы там!
Вижу, не перекричать мне комбинатского грохота. Бросился на лестницу, она была ввинчена в обшивку башни.
Поднимаюсь и ору, точно очумелый. А секунды бегут, это я осознаю отчетливо.
— Ого-го! Эй, вы там!
Там, наверху, замешательство. Они услышали меня. И ребята из «Союзтехмонтажа» показали, на что они способны: свисая головами вниз, рискуя сорваться, двое монтажников ловко подхватили конец троса, обмотали его вокруг мачты и крепко-накрепко стянули панель сжимом.
На другой день, когда я пришел на вахту, только и разговоров: какой-то безвестный рабочий помог предотвратить аварию на грануляционной башне. Некоторые были уверены, что рабочему полагается премия.
— Если не премия, то слава, — добавляли другие.
Я, естественно, помалкивал. Ну что я сделал? Даже за конец троса не подержался. Какой же подвиг в том, что я кричал?
Представляю себе такую сценку с Айбикой.
— Ну, рассказывай, герой, чем ты прославился?
— Кричал. Да по лесенке на уровень четвертого этажа взобрался…
— Только и всего?
— Только и всего…
Честное слово, на смех поднимет. Не нужна мне такая слава.
Между тем обо мне никто и не думает. Никому в голову не приходит, что Хайдар Аюдаров предотвратил аварию.
Я втихомолку посмеиваюсь: пусть и Задняя Улица, и Прохор Прохорович, и другие продолжают считать, что я так себе человечек. Они не знают, что с недавнего времени меня точно подменили.
Но что со мною? Никогда, поверьте, я не чувствовал себя вот таким, чуточку повзрослевшим.
Неужели я стал серьезней оттого, что увидел, как умер Доминчес? Возможно, именно в ту самую минуту, когда я во все глаза смотрел на почерневшие губы Доминчеса, я сказал самому себе: «Довольно, парень, чертоломить в жизни. Пора взяться за ум».
Или же, войдя в бригаду слесарей, я по-утратил наигранный цинизм и ощутил запоздалый стыд перед людьми?
Что с тобою, Хайдар? Может быть, всему причиной Айбика? Откуда она, такая хрупкая на вид, берет силу, чтобы помочь человеку стать другим?
Все-таки сложное создание человек. Честное слово!
Влюбленному положено читать стихи, хотя бы стихи в прозе. И я читаю:
«Дорога пыльная. Дорога дальняя. И трудная. По ней идет маленький человечек. Я не знаю точно, сколько ему лет. Может быть, десять, а может, и все двенадцать.
Мальчишка как мальчишка. Веснушки рассыпаны по всему лицу. Торчат непослушные вихры. Пятки чуть грязнее, чем положено конопатому в его возрасте.