— Но я не одна, со мной товарищ…
Юрюзанский повернулся ко мне.
— Что ж, и для вашего товарища место найдется.
Шофер встретил секретаря не особенно приветливо. Открывая дверцу, он сердито пробормотал:
— Давным-давно спать пора.
— Кому? — спросил Юрюзанский, пропуская меня и Саратову на заднее сиденье.
— Всем. Всем без исключения.
Я заметил, что старый шофер как-то по-отечески заботится о Юрюзанском: кто-кто, а он-то знал, что у секретаря, может, повышенное давление или слабое сердце.
Как только машина тронулась, Юрюзанский как будто забыл и обо мне и о Саратовой.
— Как московский консультант оценил ваши труды? — спросил он, наклонясь вперед, к Седову. Видимо, они продолжали прерванную беседу.
— Разговор с ним всегда требует больших усилий.
— Не верит?
— Нет… Забавный он какой-то. И студентом такой же был. Мы вместе кончали институт. Он мне говорит: «Мое официальное положение, положение консультанта, исключает всякую попытку повлиять на чьи-либо убеждения. Я — буква закона. Все, что я сейчас буду говорить, выходит за пределы моих полномочий». И мне, как своему давнему однокашнику, он подал совет. Прежде всего заверил, что комбинат на отличном счету и в Москве, и в Башкирии. «И зачем тебе нужно взваливать на свои плечи новые заботы? — спросил он. — Спокойно сиди в кабинете и получай положенные премиальные. И ты будешь удовлетворен, и рабочие будут довольны, Какой тебе смысл лишать несколько тысяч рабочих возможности получать прогрессивку? А твои проекты, хочешь ты этого или нет, лишат вас премиальных».
— И это все?
— Нет. Еще он напомнил, что мне уже под шестьдесят. «Люди рискуют в начале карьеры, а не в ее конце… Перенатрудишься, сорвешься и полетишь в тартарары. Выбросят и забудут». Вот что соизволил напомнить мне консультант.
— Вы, конечно, за ответом в карман не полезли?
— Конечно…
Помолчали. Шофер ехал осторожно, хотя в это время суток движение на улицах небольшое.
— А какие доводы приводит он против проекта?
— Говорит, что в этой области у нас нет опыта, а у иностранцев есть. Это во-первых. Зачем заново открывать открытое? Это во-вторых. Отсюда вывод: подбросить золотишка голландцам или итальянцам, и цех сам собой построится.
— Ваш ответ?
— Золотишко сбережем, справимся сами.
— Все это хорошо, однако необходимо как следует обосновать. Ведь я обязан доложить секретарю обкома. Сегодня же поставлю его в известность. Выкладывайте свои доводы. Итак…
— Я верю в творческие возможности комбината. Пока нам удавалось успешно решать подобные технические задачи.
— Я это знаю.
— Если уж на то пошло, у нас отличные инженеры. Например, Циолковский.
— Случайно он не родственник тому… отцу русской ракеты?
— Нет. Но свою фамилию оправдывает. Золотая голова. В одном лице и химик, и конструктор, и поэт.
— Даже поэт?
— Без поэзии химия не химия.
— Итак, наш Циолковский.
— Наш Каримов, наш Бикчурин, наш Гохберг…
— И, пожалуй, Сызранкин.
— Разумеется… Во время разговора с Уфой необходимо подчеркнуть: на готовой базе новый цех построим за два года вместо четырех и в два раза дешевле. Проект выполним сами.
— Итак, по рукам?
— По рукам.
Разговор перекинулся на сливочное масло — в магазинах, особенно по вечерам, появились очереди.
— Проблема решится дней через пять, — заверил Юрюзанский.
— А с детскими садами? — вдруг подала голос Майя Владимировна. — Помнится, о них и на активе поднимали вопрос.
— Беда с нашими женщинами, — усмехнулся Седов. — Наш город по рождаемости на первом месте в Российской Федерации. Надо признать, строители не поспевают за жизнью.
Люди в машине прикидывали, можно ли построить пять детских садов за счет внутренних резервов комбината. Да еще выяснилось, что город нуждается в филиале института, что торговым организациям нужен холодильник. И еще много о чем говорили они, пока машина медленно шла по улицам спящего города.
Они довезли нас до самого дома. Когда пришла пора прощаться, Юрюзанский как будто вспомнил и о нас.
— Не понимаю я вашего Амантаева, — неожиданно заявил он.
— Что вас в нем смущает? — спросил Седов, протирая запотевшие стекла очков.
— Вот уже третий раз вызывают его в Уфу на предмет выдвижения. И что ж? Человек не соглашается. Отказался от работы в аппарате совнархоза: не приспособлен, говорит, к неподвижному образу жизни. Не стали настаивать, отпустили с богом. Потом предложили пост заместителя министра. Сказал, что не справится; и убедил, между прочим. Позже намечали его директором завода, и снова конфуз — не дал себя уговорить…