Ирина Манаева
Я (не) твоя: Невеста поневоле
Глава 1
Лушка вбежала в дом, громко топоча ногами, словно была в железных сапожищах, а не босая. Грудь вздымается, глазища навыкате, брови вверх задрались черные, как смоль. Будто чёрта самого увидала, не меньше. Мать, Фёкла, доставала из печи пироги, резко повернулась на звук, испугавшись, дотронулась до горячего, усыпая пол сдобой и серчая.
— Чего носишься, как оголтелая! — прикрикнула на младшую дочку сурово. — Сколько раз говорить, чтоб не скакала так! На вон теперь пироги собирай! — нагнулась, поднимая один за одним аппетитный пирог.
— Ой, мамка, — зашептала Лушка, приложив ладони к лицу, — чего отец наш удумал!
— Чего? — застыла в нагиб, уставившись на девчонку. Уж пятнадцать лет, скоро, поди, свататься начнут, а всё как ребёнок себя ведёт. С мальчишками бегают по полям, Прохора старого дразнят, кукол из тряпиц делают да в наряды обряжают.
Села на пол девчонка, схватила пирог и сразу в рот, глаза от удовольствия зажмурила. Любимый, с яблоком. А вот с капустой на дух не переносила, в щах она и без того приелась.
— Видела я его с щербатым Зосимом, — сказала с набитым ртом Лушка, — подобралась поближе, чтоб разговор подслушать, — дожевала и проглотила громко.
— Разве ж можно, — сдвинула брови мать, бросая последний пирог в подол, — то мужицкие дела, бабе туда нос совать негоже!
— Ну, тады не скажу, — резко подскочила Лушка с пола. — Ульянка, — позвала сестру громко, намереваясь ей последние новости донести, пока отец не пришёл и не огорошил с порога.
Сказать-то сказала Фёкла, а самой до жути интересно было, что девка услыхала.
— В огороде Улька, — ответила за дочь мать. — А ты погодь, — сказала более мягко, а саму интерес небывалый распирает. — Раз подслушала, скажи! Только гляди, не попадись, отец оглоблей отходит по первое число, мало не покажется! О чём разговор вели?
— Чего орёшь, Лушка? — явилась со двора Ульяна, неся в корзине зелень и огурцы. Поставила на пол, платок с головы стащила. — Духота какая теперича.
— Отец тебя за Зосима отдаст! — выпалила Лушка, смотря во все глаза на сестру. Ох, сейчас, как поймёт всё, рыдать бросится.
Ульяна замерла с улыбкой на губах, рука держит край платка, пока тот на плече покоится. Длинная каштановая коса по спине спускается, брови в немом вопросе подскочили, и смотрит сестра на сестру, будто понять по её лицу пытается, что за шутка такая глупая.
— Не смешно, — говорит, качая головой, а у самой взгляд очумелый. Стала посерёд проёма, как статуя, и не шелохнётся.
— Не вру-не вру, Улька, во те крест, — сенит знамением себя Лушка трижды, и мать ахает тихо позади, грузно опускается на лавку, крепко держа подол с уже остывшими пирожками. Что ж, ирод такой, утворить надумал? Давно Улька Назару обещана, запевать собирались через месяц, летала девка на крыльях, что за любимого замуж пойдёт, а нынче что?
— Слыхала вот этими ушами, — дёргает себя Лушка за уши, будто проверяя, на месте ли они.
— Нет-нет, — еле шепчет Ульяна, а глаза всё испуганнее становятся. — Неправда. Не мог тятька так со мной.
Блестят глаза от слёз. Переводит взгляд на мать Ульяна. Сидит Фёкла, голову на грудь уронила, которой семерых своих выкормила да троих чужих, и не шелохнётся. Двое — то померли, а пятерых Бог упас. Старшая Авдотья уж сама мать, отдельно живут, помогли родители избу поставить. А остальные четверо все при Фёкле.
Ульяна — девица на выданье, Петька потом, ему семнадцать, помощник такой, что отец без него, как без рук. Дальше Лушка и самый младший Ванечка, шестилетка.
Скрипнула калитка, никак отец возвращается.
— Ой, мамочки, — взвизгнула Лушка, чуя, что сейчас ей достанется. Сверкнули пятки, унося девчонку за шторку, отделявшую горницу (1) от бабьего кута (2), притаилась там и не дышит, авось не заметит отец.
Стоит Ульяна, слушает, как медленно хозяин дома по ступеням поднимается, а в груди сердце тук-тук-тук, будто стучит кто в избу. Подскочила с места Фёкла.
— Уйди с порога, — зашептала средней дочке и рукой машет, показывает. Пироги на стол высыпала, раскладывать принялась.
Отступила Ульяна два шага, только чует сердце, правду Лушка сказала. «Не пойду», — взроптала про себя, противясь даже самой мысли быть Зосиму женой. — «Умру лучше»!
Позади послышались шаги ближе, и в избу, пригнувшись, вошёл Касьян. Сапоги на нём выходные, рубаха-косоворотка (3) да порты (4) гашниками (5) подвязанные, борода окладистая черная, а в ней серебряные нити вплетены. Вошёл, волосы пригладил, зыркнул в сторону Ульяны да ничего не сказал.