— Разве мясника заботит, кто покупает его мясо? Я продавал тому, кто больше платил, но я тебе могу сказать, что самые величайшие террористы — правительство, которым я, в основном и продавал, финансируемое государством террористам.
— Если все это в прошлом, чем же ты занимаешься сейчас?
— Я специализируюсь на кибер-преступлениях.
— Каких?
— Мы используем современное программное обеспечение, чтобы обойти банковскую систему безопасности и кредитных компаний, берем под контроль их системы, и переводим деньги на тысячи различных учетных записей, которые находятся под нашим контролем. Когда выводишь деньги очень быстро и зигзагообразно через разные континенты, их невозможно отследить.
Я с сомнением смотрю на него.
— Правда? Ты знаешь, хакеров же все время ловят.
Он отрицательно качает головой.
— СМИ раздувает из мухи слона, как только властям удается загрести горстку мелких хакеров, которые куда-то влезли, находясь в подвале у своих родителей, власти ловят их, потому что прекрасно понимают, что до настоящих преступников дотянуться они не в состоянии. Банки никогда не раскроют, сколько теряют, поскольку если ты узнаешь сколько миллиардов воруется каждый год организованной преступностью, никогда не будешь держать свои деньги в банке.
Я прочищаю горло.
— И этим ты занимаешься с Ленни?
Его лицо внезапно становится каменным.
— Я предупреждал тебя уже раньше, не лезь в мои дела, Далия. Чем меньше ты знаешь, тем ты больше будешь в безопасности.
Внезапный страх я ощущаю у себя внизу живота. Я задумываюсь о его большой структуре мер безопасности, которой он себя окружил.
— Даже ты не в состоянии полностью обезопасить себя?
— Это связано с дележом сфер влияния, — говорит он. — Всегда есть кто-то, кто готов тебя предать, кто-то, кто хочет получить то, что у тебя есть.
— Почему ты выбрал такую жизнь? Постоянно находится на страже свой жизни и с маячившей угрозой тюрьмы на горизонте?
— У меня не было выбора.
— Ты сказал мне однажды, что в конечном счете, всегда есть выбор. Иногда более трудный, чем другой, но все равно выбор тем не менее, есть.
— У меня был маленький выбор, чтобы заполучить тебя, когда я использовал твою сестру, как мой козырь, — тихо говорит он.
Я чувствую легкое головокружение.
— Что случилось с тобой, Зейн?
Что-то мелькает в его глазах, и неосторожно на долю минуты, он выглядит словно терзаемый призраками прошлого.
— Я не хочу говорить о прошлом, — бормочет он и уплывает от меня.
«Почему ты не подпускаешь меня к себе, Александр Маленков?»
5.
Александр Маленков
Когда я просыпаюсь, все мое тело так болит, что мне хочется накрыться одеялом и зарыдать, но я прикладываю над собой усилия этого не делать, потому что мама лежит рядом и не сводит с меня глаз. Моя мама непорочная, как белый лебедь. У нее черные волосы и голубые глаза, как и у меня. Она прекрасная, за исключением одного темного зуба и когда-то сломанной челюсти, поэтому ее рот выглядит немного перекошенным.
Она сломала челюсть, когда ударилась лицом о дверь еще до того, как я родился, и зуб потемнел, когда она упала с лестницы. Она говорила, что это случилось как-то вечером, когда она уже была мной беременна. Мама сказала, что ей несказанно повезло, поскольку она потеряла зуб, а не меня. Она объяснила, что могла бы упасть прямо на живот тогда. Я дотрагиваюсь до ее рта и понимаю, что темный зуб исчез, также, как и мой передний зуб, который у меня выпал.
— Ты жива, — удивленно говорю я и касаюсь ее распухшего лица.
— Конечно, — улыбается она.
— Мама зуб! — задыхаюсь я, как только вижу дыру, когда она улыбается.
— Выпал, — задорно говорит она. — Я рада, он был гнилым. — Она проталкивает язык через образовавшуюся щель. — Он спас меня от похода к стоматологу.
— Больно? — с беспокойством спрашиваю я.
— Нет. Ни капельки.
Я дотрагиваюсь до ее разбитой губы.
— Больно?
— Нет. Иногда все выглядит хуже, чем есть на самом деле.
— Мы должны наложить повязку.
— Нет, — со смешком отвечает мама.
Я смотрю на нее удивленно.
— Ты уверена? Выглядит так, словно очень больно.
— Да, уверена. Ты же знаешь, я никогда не лгала тебе.
Я согласно киваю. Это правда. Мама никогда не врет.
— Где папа? — шепотом спрашиваю я.
Ее голубые глаза наполняются грустью.
— Он ушел.
— Он ушел на работу? — мой папа работает сверхурочно. До несчастного случая, когда он повредил голову, и врачи поставили ему в затылок металлические пластины, он и раньше уходил из дома на несколько дней. Мама говорит, что он работает на правительство. Она говорит, что его работа секретная, как у Джеймса Бонда, поэтому мы никогда не знаем, куда он отправился. Все мои друзья боятся моего отца. Их родители улыбаются мне, но я вижу, они всегда нервничают, когда я прихожу к ним в дом.
— Да, думаю, да, — тихо отвечает мама.
— Он все еще злиться на меня?
— Ах, мой дорогой, любимый Александр, он не злиться на тебя.
— Думаю, что злиться. Он думает, что я трус, раз плакал. Я старался не плакать, но ничего не мог с этим поделать, — слезы опять накатывают на глаза, и я опять предпринимаю усилия, чтобы они не пролились.
— Ты не трус, а моя маленькая звезда. Ты храбрее, чем большинство людей, которых я знаю.
— Правда?
— Абсолютная правда.
— Но папа так не думает.
— Папа очень любит тебя и хочет, чтобы ты тоже был великим бойцом, как и он, но иногда он просто не может себя контролировать. Он становится сам на себя не похож. Это стало происходить после несчастного случая, который так отразился на нем. Помнишь, я рассказывала тебе.
— Да, помню.
— Когда-нибудь ему станет лучше. Вот увидишь, — говорит она.
— Надеюсь.
— Я знаю, что так и будет, — с жаром отвечает она.
— Прости, что он обидел тебя. Это все из-за меня.
— Он не обидел и здесь нет твоей вины. Никогда не говори так, — мама мягко улыбается.
Я киваю.
— Мама…
— Да, любовь моя.
— Может, мне еще не стоит тренироваться. Возможно, стоит подождать, пока папе не станет лучше?
Слезы заполняют ее глаза.
— Прости, дорогой, но ты должен будешь тренироваться. Ты — настоящий мужчина. Папа будет ждать тренировок. Но они будут только раз в неделю, может два, и будут гораздо лучше. Я обещаю.
Она ласково дотрагивается до моих ребер, я задыхаюсь от страшной боли.
Она быстро убирает свою руку.
— Неужели я причинила тебе боль, lyubov moya?
Я отрицательно качаю головой.
— Нет, мама, ты никогда не причинишь мне боли.
Мама сжимает губы вместе и смотрит на меня с грустью, мне хочется обернуть ее в вату и спрятать в каком-нибудь месте, где никто никогда не сможет найти.
— Давай мы вместе сыграем на пианино, — вздыхает она.
Медленно, с трудом и очень медленно, поскольку у меня все ужасно болит, я поднимаюсь с кровати, мы вместе поднимаемся. Она протягивает мне руку, я кладу свою. Мне даже трудно сделать вдох полной грудью. Мы идем на выход из комнаты, и я обращаю внимание, что она хромает.
Я останавливаюсь и с тревогой смотрю на нее.
— У тебя что-то с ногой?
— Нет, lybo moya. Ноги совсем обленились, видно еще не проснулись. У меня ничего не болит.
— У меня тоже, мама. У меня тоже ничего не болит.
Мы вместе садимся за рояль, мама поворачивает ко мне голову.
— Что будем играть?
— Ты выбирай.
— Давай, сыграем что-нибудь веселое?
— Да, давай.
— Как насчет «Весенний Вальс» Шопена? — с радостью предлагает она.
— Хорошая вещь.
— Готов?
— Да.
Мы начинаем играть, и музыка наполняет воздух и своими вибрациями проходится по всему телу. Музыка такая красивая, что слезы катятся у меня по щекам. В этот раз мама не плачет. Потом мы продолжаем играть веселые пьесы и плачем, бесконечно плачем. Мы позволяем себе плакать, потому что музыка объединяет меня и маму своей красотой. Музыка очень красивая. Так мы позволяем себе высказать друг другу то, что не в состоянии сказать наши губы.