Подходит ко мне и, схватив за концы ночнушки, разрывает ее пополам, берет в ладони мою грудь, приподнимая и налетает на мою шею. Он начинает лизать и покусывать. Он делает это настолько жестко и так сильно, что завтра явно останутся засосы. Он лижет и прикусывает мои соски, потом грудь. Затем опускается на колени и переходит к моему животу, проделывая с ним тоже самое.
Я совершенно мокрая, и у меня даже дрожат от напряжения бедра. Он лижет и прикусывает кожу на животе, опускаясь ниже на бедра. Он лижет мой холмик волос между ног, дальше клитор, словно пытаясь высосать всю меня. Затем поднимается, поставив меня на локти и колени, и проходится языком по спине.
Он толкает меня на кровать, и я упираюсь лицом в подушку, раздвигает мои ноги и быстро входит. Я хватаюсь за край одеяла, сжав его зубами, чтобы заглушить крик. Он двигается с такой скоростью и взрывается внутри с гневным ревом.
Отодвинувшись от меня, он включает лампу на прикроватной тумбочке.
— Сядь на подушку, раздвинь ноги и поиграй с собой.
— Нет, — протестую я.
— Сделай то, что я сказал.
Он предстает передо мной рассерженным незнакомцем, но я не боюсь его, а скорее боюсь за него.
— Хорошо, — отвечаю я, потянувшись к прикроватной лампе.
Он молниеносно хватает меня за руку.
— Нет. Я хочу видеть, как ты кончишь.
Я упираюсь глазами в точку на стене, и массирую свой клитор, фактически через какое-то время пребывая на грани, он пикирует вниз, схватив меня за бедра, и входит своим языком глубоко в меня, я начинаю корчиться и дрожать, самопроизвольно двигая и сжимая внутренние мышцы.
Я с трудом дышу, мышцы все еще дрожат, и он вдруг говорит:
— Ты никогда не должна приходить ко мне, когда я нахожусь в той гостиной.
Я молча киваю.
Мы засыпаем, он обхватывает меня руками, прижимая к себе. Очень рано я просыпаюсь, он стоит надо мной, приподняв одеяло, и смотрит на синяки, оставленные вчера. Первая мысль — прикрыться, но я останавливаю себя, разрешая ему увидеть оставленные им же иссиня-бордовые следы. Он не испытывает угрызений совести по этому поводу, ложится ко мне в постель и снова берет меня, смеясь с надменным торжеством, когда я начинаю кричать от оргазма.
Глава 22.
Далия Фьюри
«Любовь — то, что ты для меня нож, которым я копаюсь в себе».
Франц Кафка, письма к Милене
После этого события стены, которые охраняют его сердце, стали просто непробиваемые, и я даже не пытаюсь взобраться на них. Мои дни становятся похожими один на другой. Я просыпаюсь, завтракаю, иногда с Ольгой и парнями, иногда одна в своей комнате на верхнем этаже, где по-прежнему работаю, потом плаваю в бассейне и сижу в сауне до обеда и очень много работаю.
Что касается наших отношений, они становятся похожими на обоюдное сексуальное безумие, которое заставляет нас чуть не рвать друг друга когтями. Мы встречаемся в его кабинете, или в каком-нибудь другом месте, куда он меня вызывает, трахаемся как будто в последний раз, словно больше никогда не увидим друг друга. И каждый раз наши занятия сексом безрассудные, безнадежные и сумасшедшие, у меня такое чувство, словно каждый раз умирает маленькая частичка меня. Недели проходят похожие одна на другую, и как-то утром мне звонит Дейзи по Skype.
— Где это ты? — спрашивает она меня, не узнавая комнату, в которой я нахожусь.
— Хм... у подруги.
— Ох. Хм... хорошо. Далия, я... э... у меня плохие новости.
Я чувствую, как мои внутренности сжимаются от страха.
— Что? Мама?
— Нет, нет. С мамой все в порядке.
— С кем тогда?
— Сьюзи скончалась вчера вечером.
— Ооооо, — произношу я медленно, вспоминая умиротворенную морду Сьюзи. Не знаю из-за чего, но никогда не ожидала такого, хотя Сьюзи появилась в нашей семье, когда мне исполнилось одиннадцать. Я же видела ее всего пару недель назад, и она выглядела вполне здоровой.
— Она не страдала, — продолжает моя сестра. — Также тебе следует вспомнить, что она была очень и очень старой.
— Да, — говорю я слабым голосом.
— Она видно поняла, что умирает, потому что ушла в кусты и отказывалась выйти, даже когда мы звали ее. Я принесла ей воды, но она отвернулась и посмотрела на меня с такой любовью. Я гладила и держала ее, пока она не умерла, — голос Дейзи замирает. — Я сделала несколько фотографий, если хочешь я смогу тебе их отправить.
Я смотрю в глаза моей сестры на экране, она выглядит вполне нормально. В маленьком окошке на экране в правом нижнем углу, я выгляжу бледной и ошеломленной.
— Ей было уже почти четырнадцать лет, Далия. Это очень хороший возраст для собаки. И она прожила потрясающую жизнь, — разумно говорит мне сестра.
Я делаю глубокий вздох.
— Как мама это все восприняла?
— О, ты же знаешь ее. Она плакала все ночь, но сегодня уже получше. Мы пойдем с ней сегодня в крематорий домашних животных. Это особенное место, которое я отыскала в Интернете. Они сжигают животных и отдают нам ее прах в урне. Я пока подержу ее прах дома, да? Мама сказала, чтобы мы ничего с ним не делали, пока ты не вернешься домой. Мы можем развеять его по саду или над морем, или как ты решишь.
— Ох, Дейзи, — вдруг я начинаю плакать.
— Я не хочу, чтобы ты плакала. Сьюзи никогда никого не обижала, поэтому она ушла в хорошее место. Мы увидим ее снова. Я сейчас отправлю ее фотографии тебе на емайл. В конце дня умереть, это очень хорошая смерть
— Хорошо, спасибо, — выдавливая я из себя.
— О, Далия, пожалуйста, не грусти. Мы встретимся с ней снова, — пытается успокоить меня Дейзи.
— Я должна идти, но позвоню тебе позже, — говорю я, и открываю пришедшее письмо в почтовый ящик. Фотографии. Я рассматриваю каждую в отдельности, слезы медленно текут у меня по лицу. Я должна была быть дома. Мне следовало быть дома. Дейзи даже прислала фотографию Сьюзи после смерти, с языком, зажатым между зубами. Чувствуя себя полностью опустошенной, не желая ее никогда видеть такой, я сразу же удаляю это фото. Слышу, как звонит телефон на стене. Секунду я думаю проигнорировать и не отвечать.
— Босс хочет тебя, — говорит Ной.
— Скажи ему, я не могу прийти прямо сейчас, — рыдаю я, и кладу назад трубку.
Я по-турецки сажусь на кровать, мне хочется помолиться за Сьюзи.
— Где бы ты ни была сейчас, солнышко, просто помни, я люблю и всегда буду любить тебя! — говорю я со слезами на глазах. Я настолько поглощена своей молитвой, стараясь послать ей всю свою любовь, что не слышу шагов, поднимающихся вверх по лестнице. У меня чуть ли не останавливается сердце, когда дверь внезапно с грохотом открывается и в дверях появляется Зейн.
— Что случилось? — спрашивает он.
Я просто пялюсь на него широко открытыми заплаканными глазами и не могу произнести ни слова.
Он проходит в комнату.
— Что случилось?
— Сьюзи умерла, — рыдаю я.
Он хмурится.
— Кто такая Сьюзи?
— Наша собака.
Он подходит и останавливается рядом со мной, с любопытством и удивлением глядя на меня.
— Твоя собака? Ты плачешь из-за собаки? — спрашивает он, проясняя ситуацию, словно до конца не верит.
— Да, я плачу из-за своей собаки. Она была с нами целых тринадцать лет.
— Ох, — говорит он и садится рядом со мной. — Полагаю, ты можешь взять другую.
— Ты хочешь сказать, что тот, кто потерял своего ребенка или члена семьи, может заменить его другим?
— Нет.
— Тогда не говори мне такое. Сьюзи была членом семьи, — отвечаю я со слезами на глазах.
Воцаряется неловкая тишина, затем он кладет руку мне на колено.
Я удивленно поднимаю на него глаза, видно это его способ утешить меня.
— Прости, — тихо говорит он.
— Ничего, — шепчу я, немного шокированная, что мы общаемся на такую тему.
Он встает.
— Я буду внизу, если понадоблюсь.
— Спасибо, — отвечаю я.
Он серьезно кивает и уходит, тихо закрыв за собой дверь.