Вчера отметив запуск агрегата,
Сегодня мы героев похмелим,
Еще возьмем по полкило на брата…
Свой интерес мы — побоку, ребята, —
На кой нам свой, и что нам делать с ним?
Мы телевизоров напокупали,
В шесть — по второй глядели про хоккей,
А в семь — по всем Нью-Йорк передавали,
Я не видал — мы Якова купали, —
Но там у них, наверное, — о'кей!
Хотя волнуюсь — в голове вопросы:
Как негры там? — а тут детей купай, —
Как там с Ливаном? что там у Сомосы?
Ясир здоров ли? каковы прогнозы?
Как с Картером? на месте ли Китай?
«Какие ордена еще бывают?» —
Послал письмо в программу «Время» я.
Еще полно — так что ж их не вручают?!
Мои детишки просто обожают, —
Когда вручают — плачет вся семья.
<1978>
«Мне скулы от досады сводит…»
Мне скулы от досады сводит:
Мне кажется который год,
Что там, где я, — там жизнь проходит,
А там, где нет меня, — идет.
А дальше — больше, — каждый день я
Стал слышать злые голоса:
«Где ты — там только наважденье,
Где нет тебя — всё чудеса.
Ты только ждешь и догоняешь,
Врешь и боишься не успеть,
Смеешься меньше ты, и, знаешь,
Ты стал разучиваться петь!
Как дым твои ресурсы тают,
И сам швыряешь всё подряд, —
Зачем?! Где ты — там не летают,
А там, где нет тебя, — парят».
Я верю крику, вою, лаю,
Но все-таки, друзей любя,
Дразнить врагов я не кончаю,
С собой в побеге от себя.
Живу, не ожидаю чуда,
Но пухнут жилы от стыда, —
Я каждый раз хочу отсюда
Сбежать куда-нибудь туда…
Хоть все пропой, протарабань я,
Хоть всем хоть голым покажись —
Пустое все, — здесь — прозябанье,
А где-то там — такая жизнь!..
Фартило мне. Земля вертелась,
И, взявши пары три белья,
Я — шасть! — и там. Но вмиг хотелось
Назад, откуда прибыл я.
1979
«Мой черный человек в костюме сером…»
Мой черный человек в костюме сером —
Он был министром, домуправом, офицером, —
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой, —
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что — живой».
Я суеверен был, искал приметы,
Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда…
Я даже прорывался в кабинеты
И зарекался: «Больше — никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:
«В Париж мотает, словно мы — в Тюмень, —
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, — видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег — прорва, по ночам кую.
Я всё отдам — берите без доплаты
Трехкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья — известные поэты:
«Не стоит рифмовать „кричу — торчу“».
И лопнула во мне терпенья жила —
И я со смертью перешел на «ты», —
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен,
Коль призовут — отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил —
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, —
Я понял это все-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, —
Мне выбора, по счастью, не дано.
<1979 или 1980>
«Я никогда не верил в миражи…»
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана, —
Учителей сожрало море лжи —
И выплюнуло возле Магадана.
И я не отличался от невежд,
А если отличался — очень мало,
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене:
Мы путаники, мальчики пока, —
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто?
Намнем ему бока!