Охая, держась за поясницу и страшно ругаясь, Неделин пошёл к правительственному подъезду, собираясь тут же уволить к чёртовой матери начальника охраны, сослать его в исправительно-трудовые лагеря сроком на пятьдесят лет! Тот ждал его - бледный, но бравый. Взял под козырёк:
- Разрешите проинформировать! У подъезда задержан человек неизвестной внешности с неизвестными намерениями. Приняты меры, опасность ликвидирована!
- Чтоб ноги твоей.. Чтоб духу твоего... Чтоб ты...- Неделин схватился за сердце. Подбежали люди, подхватили его, осторожно подняли и понесли.
Надо сказать, что Неделин с каждым днём чувствовал себя хуже. В здоровом теле здоровый дух, утверждает пословица, следовательно, здоровье духа обеспечивает и здоровье тела, поэтому Неделин, переселившись в Главного, поначалу будто и не заметил, что физически как-то очедужил. Конечно, приходилось привыкать к чужому телу, старому, обрюзгшему, но особой немощности не ощущалось, все окружающие находили, что после отпуска Главный посвежел, помолодел и на удивление полон энергии, сволочь. Но после утомительного и ответственного выступления он как-то сразу услышал в себе печень, почки, сердце, суставы...
Едва отойдя от сердечного приступа, Неделин потребовал информации о текущих правительственных делах. Не то чтобы ему и впрямь сильно хотелось заняться делом, но он уже чувствовал себя обязанным, он должен был и болея держать в руках нити и приводные ремни мирового процесса, он не имеет права на расслабление. Из событий особой важности одно было важнейшим и горьким: взрыв на крупном предприятии, нанесён большой ущерб, погибли люди. Неделин вызвал министра соответствующей промышленности и. держась за сердце, сказал ему:
Ну?
Несвоевременные профилактические... Стечение объективных...- забормотал министр.
Ты! - бешено завопил Неделин, и глаза его округлились, как у заглавного героя из фильма "Пётр Первый".- Вор! Вор! - Скрежетнув зубами, он рванул ворот пижамы, трясущейся рукой схватил чашку, бросил в министра.- Людей угробил! Пёс! Собственное стерво жрать будешь, тать!
Все, кто узнал об этой беседе, а узнали каким-то образом многие из первых лиц, и из вторых, и даже из третьих лиц государства, сказали себе: ого! - видно, опять пришли крутые времена, и исполать, и давно пора! - и сочли необходимым назвать своих подчинённых псами, ворами, татями и кинуть в них при этом чем-нибудь. Это пошло и пошло - до самых низовых звеньев, где было кому на кого орать, и долго ещё по всей стране слышались заполошиые крики, летали разные предметы в повинные и неповинные головы, а дети, зачатые в эту пору, родились с совершенно круглыми глазами, широко раскрытыми то ли от гнева, то ли от изумления.
А сердце болело всё сильнее, и он вдруг понял, что игра зашла слишком далеко, что он ведь на полном серьёзе может умереть. Вся мощь болезни навалилась на его сознание, будто Конь Бледный каким-то чудом неслышно прошёл по анфиладам и вот открыл неожиданно дверь, ударив чугунным копытом, и заржал, обнажив большие красные зубы. Страшно, Господи, страшно!
Он позвонил. Послышались торопливые шаги.
Умираю...- шепнул Неделин. И умер.
Глава 23
Ничего, старый,- говорила жена Главного, Елена Андреевна.-Ты у меня дуб крепкий, меня ещё переживёшь. Ну, помер разок, с кем не бывает. Кто раз помирал, тому уж смерть не страшна! Верно?
Неделин благодарно сжал её руку, говорить ему пока не разрешали, нельзя было и двигаться, он лежал на спине, мучительно переживал естественные позывы, терпел неизвестно для чего, ведь в итоге всё равно приходилось поднимать руку и показывать санитарам на места необходимейших потребностей, интеллигентные санитары (наверное, сплошь кандидаты наук) приходили на помощь, после чего меняли бельё. Лица их были непроницаемы, но Неделин догадывался, что им было удивительно видеть физическое голое тело рыхлого старика с сединой уже в паху в сочетании со знакомой всей стране головой государственного деятеля. Голова же была такой, как всегда: умыта, побрита и причёсана Еленой Андреевной, которая находилась при больном почти неотлучно, спала в соседней комнате, не закрывая двери, при ночнике.
Неделин чувствовал: конец скоро. Он понимал, что стоит врачам хотя бы на час оставить его, не кормить таблетками, не делать инъекций, отстегнуть провода датчиков, непрерывно фиксирующих работу сердца,- он умрёт.
Боли не было, но была вяжущая слабость во всём теле, он чувствовал себя чем-то вроде студня, напичканного размягчёнными костями и волглым мясом.
А помнишь...- рассказывала Елена Андреевна, чтобы развеять мужа, о том или другом событии их долгой жизни.- Помнишь, тебя в Улуйск назначили? Тебе двадцать два было, мне двадцать. Тебе перед людьми надо выступать, а ты пиджак утюгом сжёг. А пиджак-то единственный! Как ты ругался! Орёшь на меня, а я разве виновата? Ну, не умею я пиджаков гладить, не умею!
Смеялась.
...А в пургу в машине застряли, помнишь? Ты тогда меня зачем-то взял. Думали, всё, гроб. Хорошо - вездеход выслали, отыскали нас...
Неделин чуть раздвинул губы: улыбался.
Он подумал, что если бы Елена Андреевна рассказывала это Главному, тот наверняка попросил бы её перестать. Приятно ли умирающему слышать о самом себе - молодом и здоровом, о событиях тех лет, когда он жил безмятежно, не помышляя о завтрашнем дне, не веря да и не думая о том, что он, высокий, красивый, с широким лбом, умными глазами, крепкими белыми зубами и выносливым задом, когда-то окажется не в состоянии самостоятельно подняться в постели, подняться что! - повернуться даже!
Неделина навестил сын Главного, только что приехавший из длительной зарубежной командировки. Для Неделина его лицо было новым, чужим, ему не мешала родственная пригляделосгь, поэтому он свободно читал это лицо.
Ну, как ты? Всё в порядке? - заботливо спрашивал сын, равнодушно поправляя и без того хорошо лежащее одеяло.
Неделин шевельнул пальцами.
Помолчали.
Если бы это была обычная больница, было бы легче, нашлись бы дела и разговоры: посетитель достанет принесённые продукты, рыночные фрукты и овощи, если тонкий человек - цветы, больной что-то принимает, а что-то с благодарностью отвергает - врачи запретили. Размещение принесённых продуктов в тумбочку и в холодильник, больной ужасается: и несут, и несут, невозможно всего съесть, на-ка вот, отнеси апельсины деткам. Разговоры о всяких будничных делах за пределами палаты, о том, не нудные ли оказались соседи больного, вежливы ли медсестры и санитарки, вовремя ли и в нужном ли количестве колют уколы? - а какие? - а хороший ли, внимательный ли лечащий врач? скоро ли собираются выписывать? какой диагноз ставят?... - идёт время, незаметно и нетягостно посетитель проводит возле больного и час, и два и уходит с радостным сознанием своей доброты.
Но тут всё по-другому: больной не просто больной и посетитель не просто посетитель. Не просто сын отца, а Сын Отца, вот тут какие категории Ему уже за пятьдесят, наверное, но выглядит моложе, пахнет жизнерадостно заморским одеколоном, в манжетах золотые запонки, надетые не для случая, а обыденно.
Ты меня любишь? - спросил Неделин.
Тебе нельзя много говорить.
Ты меня любишь?
Странный вопрос. Конечно.
Однако не называет его "папа" или "отец". Никак вообще, обращается безымянно: ты.
- Раньше вот писали...-сказал Неделин. - Или говорили... Готов отдать жизнь... Жизнь за царя,- усмехнулся Неделин.- Ты бы смог?
За царя? - улыбнулся сын, не желая, чтобы разговор стал серьёзным.
За меня. Если бы тебе сказали... Что есть возможность... умереть вместо меня. Ты бы смог?
Сын не понимал. Решил просто отшутиться.
Запросто!
Я серьёзно,- сказал Неделин.- Я тебя уверяю: если ты внимательно на меня посмотришь и пожелаешь стать мной - ты станешь. Ну?
Сын растерялся. Решил наверно, что отец съехал с последних мозгов.
Ну? - настаивал Неделин.- Попробуй.
Сын, потакая державному сумасшествию отца, посмотрел на него серьёзно, грустно, преданно, будто и впрямь захотел разделить его боль - став им.
Врешь! - прошептал Неделин.- Ты ради меня и одной клеточкой своего организма не пожертвуешь. И ты прав.