В нашей семье никто не старел. Умирали — да! Но! Не старели.
Я подала стакан холодной воды и ответила:
— Нет, не беременная. У меня отпуск!
— И что… ты решила его так провести?
— У меня были другие планы, но они отменились.
И тут случилось страшное. Лилия увидела пакеты из детского мира. Я не успела отправить курьером игрушки для детей Мудака.
— Боже! — Небо обрушилось. — Ты опять с ним! Ты с ума сошла? Он же… Муда-а-а-а-к…
Глаза мамы были навыкате. Последнее ее заключение эхом прошлось по всей квартире.
— Мама, все кончено… Не переживай…
— МирО, да ты понимаешь, что у него куча детей и, скорее всего, ипотека на квартиру на ближайшие тридцать лет, в которой к тому же живет и будет жить его бывшая. А алименты на троих! Какой кошмар! Ты знаешь, сколько стоит содержать ребенка? Он же нищий! Боже, ну за что?!
Руки матери обратились к небесам, вода расплескалась из стакана от турбулентности.
Я взяла у нее стакан и молча поставила на столешницу, подавляя трусливые эмоции. Смотреть на мать мне было, откровенно говоря, страшно.
Чтобы избежать молний из глаз маман, я молча уставилась на ее туфли цвета фуксии. «Гроза» цокала шпильками по мраморной плитке, узор на которой был в трещинах, как и вся моя жизнь.
— Миро, это же такая ответственность… Ты не представляешь, что я сделала, чтобы ТЫ просто жила и наслаждалась жизнью. Неблагодарная девчонка! Ничего не ценишь!
Эта ее фраза резанула меня по самолюбию, и я не выдержала:
— Лилия Ивановна, а ну-ка… расскажите, как вы бегали по гостям и академическим вечерам, пока у меня была ангина! А когда я стирала в кровь свои пятки, зарабатывая медали и откладывая призовые деньги, вы их без моего разрешения потратили… И что вы на них купили? А? Помните?
— Чайный сервиз… — как ни в чем не бывало сказала мать. — Николая Второго!
И это ее искренне непонимание ввело меня в бешенство. Впервые в своей жизни я подняла голос на мать.
— А ты у меня спросила? Ты поинтересовалась: на что я их откладывала? Ты никогда не интересовалась тем, что мне нравится, что мне хотелось. Ты заставляла и диктовала, манипулировала и подавляла меня. Ты всегда все решала за меня и папу. Это ты виновата, что у него случился рак. Ты ничего не замечала, пока ублажала своих друзей сплетнями о других. А он медленно угасал на твоих глазах. Это ты…
И тут на мое лицо с размаху пришлась женская ладонь с тремя перстнями. Моя губа мгновенно вздулась. И я замерла. Меня никто еще ни разу в жизни не бил.
— Замолчи… — шипела мама мне в лицо. — Замолчи, негодная девчонка. Ты не знаешь, что я вытерпела и пережила, приехав из своей глуши с одним чемоданчиком. Ты-то никогда не голодала, у тебя всегда все было самое лучшее. И бабушка опекала, и папочка с серебряной ложечки кормил… Вот это, — обвела она квартиру взглядом, — это моя молодость! Это мои мечты! Твой папа был замечательным человеком! Но, как вся интеллигенция — тюфяком и трусом! ТРУууусОМ!
Мысленно я пыталась заткнуть уши и не слышать огненных слов матери. Они жгли мое счастливое детство, как сейчас пожары сжигают лес где-нибудь в Сибири.
— Пора тебе рассказать правду о нашем великом счастье. Я вышла за него замуж, будучи глубоко беременна. Он до восьмого месяца не хотел признаваться родителям, что сын академика Арсеньева обрюхатил студентку первого курса, да еще деревенскую. И нас спасло с тобой одно — твой дед, профессор Арсеньев, был болен. И слезно, в предсмертном состоянии, умолял своего Гришеньку поступить правильно, как мужчина. И потом… — Мать уже сама глотала слезы. — Да, твой папа умный и талантливый, но в университете сотни таких, как он. Если бы не я, которая перепечатывала ночами его черновики, правила этот ужасный бисерный, корявый почерк, ломая глаза, а в перерывах меняя и стирая твои пеленки-распашонки, он бы никогда не стал доктором, а потом профессором. А потом… Он же был алкоголиком! Мы скрывали это от тебя. Вот почему ты так часто бывала в спортивных лагерях и на сборах. А когда в стране начался бардак и эту профессуру просто выбросили на помойку, кто пристроил его в госучреждение, а потом в банк? Да, Миро… Три банки черной икры, две бутылки двадцатилетнего коньяка, наследство Леопольдовны, моей золотой свекрови и твоей горячо любимой бабули, спасло нас от нищеты и разорения… и… кое-что еще, что сейчас называется «рога оленя», помогло папеньке занять это место. Твоя олимпийская школа тоже входила в список моих жертв ради общего блага. Да, у меня нет таких данных, как у твоего отца и у тебя. Но… Я тот человек, который увидел и помог вам реализоваться! И что получила взамен…