- Он всегда уверен, - не без гордости в голосе говорит Оул. Хоть он и любит со мной поспорить, но в этой области он всегда со мной согласен. Я оборачиваюсь. Вот они, мои спутники, те, кто знает меня настоящего. Меня, Джесса.
Оул, мой вечный и верный друг, который был со мной всегда и, наверное, будет до конца. Если у этого цирка, конечно, будет конец. Ему всегда было и будет семнадцать, он застрял во времени и выбираться не собирается. Его огромные травянисто-зелёные глаза будут всегда смотреть на меня с восхищением и… любовью? Не знаю. Но чем-то, похожим именно на неё. Его волосы вечно взлохмачены, на нём постоянно надеты вещи с чужого плеча, а ноги чаще всего босы. Хрупкий, дистрофично худой, болезненно бледный. Безумец с трупной манией. Психопат-патологоанатом.
Мой. Только мой.
Лекс, наш непонятно откуда взявшийся приятель. Тот ещё выпендрёжник, фрик и нарцисс. Но при этом обладатель какой-то уникальной души. Доброй, но в то же время саркастично-вредной. И наивной. Да, безумно наивной, верящей, как и Рик Блекстоун, во все чудеса света. Он с нами не из-за денег или престижа – у нас этого попросту нет. Не из-за чего-то материального. Он просто нашёл в нас тех, кто был ему так нужен. Он перевернул наши жизни и свою заодно. Он – тайфун, самоуничтожающийся и приносящий свежий ветер. Лекс…
Я снова поворачиваюсь к своей судьбе. Так уж я решил. Внизу волны с силой бьются о острые кровожадные скалы. Там – моя свобода. Там – моя смерть.
И новая жизнь.
Я снова проснусь, так уж заведено. И ничего тут не попишешь. Но на этот раз я умираю не только ради себя. Гано Рейон должен быть мёртв. Ради Рика… Я делаю шаг ближе. Ещё два – и я буду стремительно падать вниз, туда, где я точно смогу лишиться жизни. Этой жизни.
Следующий шаг… И тут вдруг на меня сзади накидывается кто-то и разворачивает к себе лицом. Я удивлённо смотрю в травянистые глаза Оула, он – в мои.
- Джесс, пожалуйста, умри. И живи снова, - с этими словами парнишка обнимает меня худыми бледными руками, крепко-крепко, а потом, отпустив и, ещё раз глянув в мои глаза, поспешно целует, прикрыв глаза. Не прощаясь, лишь расставаясь на время. Какой же ты всё-таки глупый, Оул… ты ещё ничего не понял. Хотя, а что понял я?
- Я вернусь, - прерывая поцелуй и обнимая парня в ответ, говорю я. Он улыбается, и в глазах его снова появляются те самые огоньки. Предвкушение смерти. Его болезненную любовь к убийству не могут скрыть даже нотки волнения в его голосе. Волнение? Оул волнуется за меня?
- Я не смогу долго ждать, - он улыбается, так по-детски, так наивно, так радостно… Его развлечение наконец-то превратилось во что-то более стоящее. Представление? Спектакль? Скорее, мыльная опера. Но всё лучше, чем постоянный дрейф среди бесконечных жизней. Мне начинает нравиться эта игра.
- До скорого, Оул, - я, не в силах сдержаться, ещё раз обнимаю его. Тёплый. С виду такой холодный, а на самом деле – тёплый-тёплый. И никого теплее и роднее для меня никогда не будет. Я так решил, отныне и навсегда.
Я, оставив наконец Оула, решительно шагаю к краю. Пора. Мне уже пора. И мне, и Гано Рейону.
Я буду ходить по кругу до скончания этого мира. Я вижу сквозь призму моего бессмертия падение этой Вселенной. Я тоже упаду, но только уверившись в том, что это действительно конец.
Мне ещё рано покидать эту реальность. Этот мир.
Я с силой отталкиваюсь от утёса. Я слышу восторженный вопль Оула. Я слышу, как Лекс подбегает к обрыву и глядит на мой полёт. Наблюдай, удивляйся. Завидуй моей свободе. И я лечу. Лечу, на сердце моём легко, и я уже ни о чём не думаю. Я улыбаюсь своей смерти. Точнее, её подобию. Я свободен! Я по-настоящему свободен! Единственное, что ещё сковывает меня – моя жизнь, но сейчас, именно в этот миг, я чувствую себя птицей. Я лечу. Я лечу не просто вниз, я лечу вверх, я лечу сквозь пространства и времена, я лечу сквозь этот мир. Через него. И мне легко. И мне хорошо. И в глазах моих нет никаких проблем, в глазах моих лишь отражение травянисто-зелёных огромных глаз с весёлыми озорными огоньками в них.
Я ещё вернусь, Оул.
Я – записная книжка.
Я вернусь.
Я – летописец.
Я вернусь.
Я – некромант.
Глава 3. История брата Михаила.
Я с трудом открываю глаза. Свет. Слишком яркий свет. Я всё ещё не могу понять, где я. Воздух. Такой чистый, такой свежий… Наверное, похож на горный. Дышу. Глубоко, полной грудью. Надо мной – слишком высокий потолок, исписанные причудливыми фресками, - вряд ли это какое-то обычное здание… Интересно, кто я на этот раз? Стараясь не двигаться, я боковым зрением стараюсь осмотреть комнату. Вроде бы, никого.
Уже спокойно вздохнув, я приподнимаюсь на локтях, выправляю движением головы затёкшую шею, вытягиваю ноги. Пора бы уже и взглянуть на себя. Кто я? Где я? Знают ли окружающие, что я был мёртв? Я осматриваю своё тело, ноги, руки. На мне очень странная одежда, но я никак не могу вспомнить, где я уже видел подобное чёрное одеяние в пол. И вот тут мне в глаза бросается крест. Золотой крест, висящий на моей шее. Слишком большой для обыкновенного нательного крестика любого уважающего себя христианина.
Не может быть.
Я встаю со своего ложа, представляющее собой обычную мраморную плиту. Я в келье с высоким потолком и красивыми витражными окнами – я редко называю что-то красивым, только если мне это что-то по-настоящему нравится. И эти окна действительно прекрасны. Эти переливающиеся стёкла, будто ловящие в себя солнечный свет, завораживают. Картина, выложенная разноцветными стёклышками, изображала ангела. Он улыбается открытой доброй улыбкой, его руки распростёрты в дружественном жесте. Вся картина выражает собой покой и безмятежность… Покой? Мой покой? Надо выбираться отсюда. Скорее всего, я в церкви. И это мне не по душе.
Я сажусь на мраморную плиту, на которой я лежал. Что я могу сделать? Убежать? Как глупо, глупо и опрометчиво. Для начала нужно понять кто я. Кто я и каким образом могу незаметно улизнуть…
Я – ошибка природы. Я не должен существовать. Поэтому о моём существовании и о моей тайне должно знать как можно меньше человек. Оул? Он всегда со мной, был, есть и будет. Он – часть меня, поэтому он обо всём знает. Лекс? Он узнал обо всём без моего на то согласия. Тем более.. Скучно жить в вечном одиночестве. Нет, мне никогда не было скучно с Оулом, просто… Я чувствую, как этот мир умирает. Вместе с миром умирает человечество… А если умирать, так с музыкой! В свои, наверное, последние жизни я могу позволить себе немного расслабиться. Но не настолько, чтобы рассказывать о себе первому встречному. Так уж заведено.
Да, я не люблю церкви. Но не потому, что я жёсткий атеист или что-то в этом роде… Просто мне не нравится то, во что превратилась вера с ходом времени. Каждый второй осуждает верующих людей и орёт направо и налево о том, что Бога нет, что вера давно уже устарела. Тех, кто желает только добра и мира этой вселенной, считают главными врагами человечества. Тех несчастных, что нашли себя в вере, для кого это, можно сказать, последнее пристанище, гонят в шею. Людям больше не нужна Иисусова жертва. Люди стали совсем другими… Под прикрытием церкви издаются бредовые законы, церковь становится невольным участником чьего-то пиара. И это называется «чистая и непоколебимая вера»? Раньше верующие были совсем не такими. Я помню их другими. Но теперь… Дорога к такому приятному и властному папству или патриархату измазана кровью. Люди извращают всё, до чего могут дотянуться: будь это отношения, - дружба, любовь, привязанность, - работа, увлечения… или же религия. Люди стали лицемерными. Притом настолько, что это уже не искоренить гуманными способами. Нет, я не поклонник геноцида с религиозно-революционными целями. Люди уже не передумают. Почему? Потому что они не хотят быть «не как все». Они не хотят оказаться по ту сторону баррикад, поэтому, как бы чиста их душа не была, обязательно найдётся эдакое маслянистое и противное пятно конформизма. Так уж заведено. И даже это место уже кем-то куплено, кем-то освистано, а кто-то уже успел плюнуть на святые иконы. Люди считают, что осквернением чего-то неприкосновенного они провозглашают себя уникальными. Да они ведь даже не подозревают, что имя им – легион, что каждый второй так же «выражает себя». Никто теперь уже не в состоянии просто включить мозги и решать что-то самостоятельно. Никто не в состоянии выразить своё мнение, а не мнение, сопоставленное с общественным. Какие же всё-таки стадные люди. Овцы. Всегда они у меня ассоциируются именно с этими животными. Куда стадо, туда и я – очень удобная позиция. Удобная и тупая. Собственно говоря, умён не тот, кто идеально учился и работает в престижной фирме. Умён тот, кто способен сказать «нет» системе и стать свободным. Тот, кто может освободиться от самого себя. От своих глупых стереотипов и принципов, от всего того, что держит его, от предметного рабства. Не все способны думать. Не все способны размышлять.