Дыхание Оула выравнивается. Я чувствую тепло на своём плече. Медленно, будто бы на замедленной плёнке, худощавые руки Оула ползут на мою спину, впиваясь пальцами мне под лопатки. Всхлип. Оул, кажется, вышел из своего мира.
- Джесс, - шепчет он, расслабляясь в моих руках.
- Я рядом, - тихонько говорю ему на ухо я. Я чувствую, как тот страх, тот ужас, парализовавший меня, потихоньку ослабляет свою хватку, а потом и вовсе отпускает. Я вдыхаю запах оуловых волос. Я чувствую его присутствие. Я чувствую его дыхание. Я чувствую его жизнь.
- Джесс, сними с меня это, - отстраняясь, но не разжимая объятий, говорит Оул, глядя мне в глаза. Он уже не выглядит так страшно, как выглядел буквально пару минут назад. Как будто ожил. Как будто проснулся. Я не могу сдержать улыбки.
- Что случилось? – спрашиваю я, стирая остатки слёз с бледных щёк Оула.
- Я слышу их, я чувствую всё это… я не хотел Лекса грузить, наверное, я сильно ему надоел… Джесс, она такая же, как и ты.
- Кто? – почему-то мне кажется, что я знаю имя таинственной «её».
- Она может сама выбирать, в кого переселяться. Она может переселяться в прошлое и в будущее. Она была Наполеоном. Она была Гитлером. Она вела этот мир к концу за ручку. Мы можем не успеть.
- О ком ты говоришь? – Оул должен знать её имя.
- Ты знаешь, - парень смотрит на меня с укором, - ты сам прекрасно знаешь. Всё имеет свой логический конец. У всего есть рамки. Скоро мы ударимся о борт. Мы можем вылететь раньше, чем нужно. И тогда уже ничего не поможет. Джесс, она уничтожит всё к чертям.
Тишина. Я слышу, как капает кран на кухне. Как Лекс стоит со стаканом у двери. Как крыса жрёт корешок орфографического словаря в соседней комнате. Как наверху кто-то пляшет. Это в наше время называется «тишина». Тишина между нами. Тишина в наших душах. Я смотрю в ясные травянистые глаза Оула. Почему-то мне кажется, что я понимаю его. Что мы с ним – гротескное изображение последних, самых последних людей. Два крохотных кусочка серой массы в небольшой бетонной коробке. Каждый важен. Замены не найти.
Наши сердца бьются в унисон. Наши глаза связаны незримой нитью. Мы просто смотрим друг на друга, и кажется, что я вижу каким-то внутренним взором все галактики. Все созвездия. Все планеты. Звёзды падают вниз красивым и завораживающим дождём. Из самого сердца по каким-то невидимым капиллярам мои чувства текут прямо в душу Оулу. Единственное, что у меня есть. Самое ценное, что у меня есть. Мы – лишь штрих на общей картине мира, лишь два крохотных жучка в муравейнике. Кажется, что тишина раздавит нас. Мы будем вместе, даже если всё вокруг сгорит. Во мне лишь океан спокойствия. Его воды тихи и безмятежны. Я вижу их отражение в глазах Оула. Мы чувствуем друг друга. Мы видим всё, что нужно видеть. Два прикосновения, два взгляда. Мы ничего не будем говорить. Мы ничего не будем слышать.
Мы живём.
Мы пока ещё живём.
Как же мне нравится слово «мы». Я и Оул. Я не хочу больше никого воскрешать. Я не хочу больше иметь дело со смертью. Я хочу жить рядом с ним. Но это лишь грёзы. Лишь несбыточные мечты. Всё вернётся, стоит нам отвести взгляд. Несколько мгновений, чтобы понять всю значимость наших чувств. Несколько мгновений на всё, что есть в наших сердцах. Я чувствую мир в зелени бездонных глаз Оула. Я чувствую, как бьётся сердце.
Я разрываю связь. Я не могу увязнуть в ней. Не могу навсегда надеть розовые очки. Нельзя навсегда выпасть из реальности. Нельзя оставить всё на тех местах, на которые поставила Она.
- Оул, - шепчу я, - что мы дальше будем делать?
Шумный вздох с его стороны. Я не могу не улыбнуться – Оул почувствовал всё то же, что и я. Мы увидели. Мы поняли друг друга.
- Я должен проверить. Проверить, способна ли она выследить тебя. Джесс, ты наша последняя надежда. Ты моя последняя надежда.
- Я должен снова умереть, - проговорил я, опуская глаза. Теперь смерть уже не так желанна, как раньше. Я не могу подвести Оула.
- Один раз. Потом уже нельзя будет, - голос Оула постепенно становился таким, к какому я давно уже привык. Оул возвращается.
- Она ищет меня?
- Да. Уже давно. С тех самых пор, как встретила тебя в доме Тома Лидвела. Когда ты сказал ей, что ты – не Том.
А вот этого я не ожидал. Никак не ожидал. Не мог предположить, что всё это началось так давно. Что глупенькая Мери окажется расчётливым монстром. А точнее, не Мери, а Та, что была в её теле.
- Джесс, она способна манипулировать людьми. Она и есть власть. Она это всё. А мы лишь крохотные насекомые, пытающиеся избежать неминуемой гибели.
- Что нам теперь делать?
- Остановить её. Она хотела власти – она её получила. Теперь она хочет уничтожить всё, чем властвует, чтобы никому больше не досталось такое богатство. Обладая вечной жизнью, она всё ещё грешит малодушием, - Оул, ложится головой мне на грудь, сильнее обнимая.
- Я снова тебя оставлю, - говорю я, накручивая на палец длинную прядь светлых волос друга.
- Джесс, пообещай мне кое-что, - говорит Оул, не поднимая головы, - пообещай, что когда-нибудь ты признаешь, что я твой.
- Что? – не совсем сообразив, переспрашиваю я. Что это значит? Оул поднимает голову.
- Я твой, Джесс. Только твой. Я хочу быть твоей собственностью. Хочу, чтобы ты был моим хозяином. Был всем для меня. Чтобы я не имел права тебя бросить. Чтобы я всегда был рядом. Чтобы мой мир тоже был твоим. Ты можешь делать со мной всё, что захочешь. Можешь убить меня. Можешь бросить. Но я не имею на это права. Я хочу быть твоим балластом, тем, что держит тебя здесь. Хочу быть твоей обузой. Я эгоист, я хочу, чтобы ты пользовался мной. Чтобы кричал, когда я делаю что-то не так и хвалил, когда я оказываюсь тебе полезным. Прошу тебя, стань для меня миром, Джесс.
Тайфун, смывающий меня, смывающий мои следы с песка. Я лишь часть эфира. Я лишь часть ноосферы. Я разум. Я даже не существо. Я тлеющий некромант. Во мне лишь информация. Я записная книжка. Летописец. Зелёные глаза смотрят на меня в упор. Только сейчас я понял, что мы действительно самые последние. Вечный вопрос о первичности духа или материи наконец обрёл ответ. Я должен вытерпеть. Я должен пережить всё и всех. Я должен заплатить цену. Страшную, неподъёмную цену за всё, что творили люди на этой земле.
Я обнимаю Оула, крепко-крепко, чтобы он не увидел моих слёз. Не тех слёз, что появляются от радости или горя. Слёз безысходности. Я ничего не могу поделать. Оул ничего не понимает. Это самый длинный день во всей моей чересчур затянувшейся жизни. Я не могу быть кому-то дорог. Я не могу дать то, что могут дать все люди. Я просто иду по своей кольцевой в ожидании окончательного гниения этого мира. Я даже не мог подумать, что я могу стать для кого-то кем-то важным. Не мог предположить, что я стану чем-то нужным в этом мире.