«Всё-таки не забыл. Молодец. Знаешь, мы могли бы подружиться.»
Подвал воняет бензином. Пол мокрый и липкий. Это дождевая вода? Бензин? Или моя кровь? Я не чувствую ног. Честно говоря, я бы уже сдался. Я бы уже упал. И никогда, наверное, не встал бы. А оно мне надо? Я – лишь летописец, я могу только наблюдать. Смотреть можно, трогать нельзя. Экспонат в музее. Этот мир медленно выцветает, осыпается в прах. Место освободится.
«Пока я здесь, этот мир не умрёт, Джесс. Ты слишком пессимистичен. А ещё ты не веришь в меня. И это меня огорчает.»
Да пошло оно всё лесом. Плюнуть бы и уйти куда-нибудь. Но у меня нет выбора, я привязан к этому миру, поводок слишком короток, а ошейник натирает шею до крови. А ещё сердце. Как бы хотелось его вырвать. Постоянно тоненькие и колючие сигнальчики травянистого цвета бьются в висках, напоминая о том, что я никуда от себя самого не уйду. Что просто не смогу разлюбить. Не смогу бросить тут, с Девильерой на хвосте. Что останусь, сколько бы не брюзжал и сколько бы не ныл.
«Любви не существует, Джесс. Это лишь эгоистичное желание иметь что-то. Ты можешь отдать мне Оула, недавно мы с ним чудно играли.»
- Иди к чёрту, - сквозь зубы бурчу я, пробираясь сквозь высокие пирамиды из деревянных коробок. Свобода близка. Скоро Она заткнётся, скоро я выберусь, скоро вернусь домой к Лексу. Скоро увижу Оула. И всё снова станет на свои места… Кажется, я начинаю привыкать к этой выдирающей мозги головной боли.
«Джесс, давай я буду любить тебя, если теперь это так называется. Я могу стать для тебя мужчиной, если они тебе больше нравятся. Я могу стать таким же, как и Оул. Выбрось эту бесконечную куклу, она и мне уже порядком надоела, прости, что соврала. Мы сможем быть вместе вечно. Я буду понимать и любить тебя. Ты ведь сам этого хочешь, признайся себе уже.»
- Заткнись! – ору я снова, открывая дверь наружу. Резкий поток воздуха в лицо, и я снова жив. На улице слякоть, вокруг подтаявший серый снег, а я счастлив. Из моего рта вырываются клубы белёсого пара, а моя голова чиста. Там больше нет Её. Там только Я. Я с большой буквы. Я летописец, Я наблюдатель. Но Я же и участник. Я есть, и это главное. Я существую. И не нужно никому это доказывать.
Я никому ничего не должен. Я чувствую себя, своё тело, каждую клеточку. Она открыла мне глаза. Она – язва, Она - огромная опухоль, которая вполне может привести к смерти. Но не меня. Мира. Я – часть мира, но я же – один маленький мир. И для меня моя смерть будет гораздо страшнее и болезненнее, чем смерть другого мира. Мой маленький мир занят Оулом, и это самое главное. Я не один. Я живу, потому что я это чувствую. И мне плевать, правда это или болезненная фантазия безумного гения, придумавшего этот слегка чокнутый мир. И мне плевать, нужен я кому-то или нет. Мне плевать, любит меня кто-то или нет. У меня есть Оул. Я дышу глубоко, и уже кровь на моих ногах кажется вишнёвым соком. Я дышу, и в волосах моих бродит холодный воздух марта. Почему марта? Потому что я хочу, чтобы сегодня был март. А завтра сентябрь. Просто потому, что я так хочу. Я улыбаюсь. Когда-то я стал замечать то, на что раньше не обращал внимания. Теперь я стал замечать себя.
… Я распахиваю дверь квартиры Лекса. На моих губах – сумасшедшая ухмылка, глаза, я уверен, блестят не хуже бензиновых разводов на утренних лужах. Во мне проснулся азарт, и мне уже интересно, что же предпримет Девильера дальше. Как будет со мной играться. Что захочет натворить.
- Джесс? – тоненький охрипший голосок, и вот я уже вижу лохматую голову Оула, опасливо выглядывающую из-за косяка двери. Огромные глаза цвета весенней травки, поджатые губы и длинные пряди молочно-белых волос, которых никто не удосужился хоть немного подстричь за всё это время. И на сердце становится теплее, и улыбка моя из хитрой превращается в довольную. Она не имеет права отобрать у меня Оула. И пока он жив-здоров и рядом, всё будет нормально. Не хорошо, а нормально. Хорошо уже не будет никогда.
- Привет, - как-то слишком уж буднично говорю я, приваливаясь спиной к стене.
- Ты в порядке? – Оул подбегает ко мне, опускаясь на колени рядом и прикасаясь к моим разбитым ногам.
- Сколько меня не было? – вопросом на вопрос спрашиваю я.
- Около месяца…
Почему-то мне не нравится настроение Оула. Как будто бы он мне не рад. Или, что ещё хуже, как будто я не должен был приходить. Что это значит?
- Оул? – я пытаюсь заглянуть ему в глаза, но этого можно и не делать: и ежу ясно, что парень напуган. Притом сильно. – Что-то случилось, пока меня не было?
В яблочко. В оуловых глазах стоит выражение полного краха. Я даже подумать боюсь, что же всё-таки произошло.
- Джесс…
Воздух, холодный и пугающе бодрящий, врывается в приоткрытое окно миниатюрным вихрем, заползая под рубашку и пробегаясь по спине своими холодными цепкими лапками. С потолка свисает тоненькая, едва различимая паутинка. Она отражается в глазах Оула плетью из белой кожи. Почему-то мне хочется кричать, так пронзительно, так громко, чтобы все услышали и запомнили этот крик. Я начинаю потихоньку соображать, и мне совершенно не нравятся мои выводы. Я боюсь того, что мне сейчас скажет Оул. Я боюсь неизбежного.
Наверное, близится конец.
Где-то там, внутри, прямо под сердцем, неприятно пульсирует. Может, это знак?
Мгновение, пойманное мной, чересчур затягивается.
А ведь я всего лишь записная книжка.
Какая жалость.
- Джесс, мы проиграли. Ты проспал конец света.
***
Сначала ступор. Тупое нежелание что-либо понимать. Малодушие, яростная жажда глупости. Я не хочу ничего понимать, не хочу ничего видеть. Я не хочу ни во что верить. Я хочу просто потеряться, хочу заблудиться в этом лабиринте и никогда не выходить. Я не хочу, чтобы всё это было правдой.
Потом истерика. Смеяться до смерти, смеяться до тех пор, пока Оул не улыбнётся и не скажет, что пошутил. Но Оул молчит, его губы поджаты, а в глазах какая-то затаённая сила, которой раньше я никогда не видел. Что бы это значило? Ну ладно тебе, Оул, давай признавайся, ты ведь просто пошутил? Я сам себе не верю. Я никому не верю. Никому и ничему, кроме этих глаз. А они, к моему ужасу, не врут.
И настала тоска. Безграничная и бездонная, глубокая и страшная. Настолько огромная, что хотелось провалиться и падать вечно, падать и чувствовать, как ты падаешь. Это то самое ощущение, когда ты не просто на волосок от смерти, когда ты уже перешёл грань, но у тебя есть сотая доля секунды длиною в вечность, чтобы вспомнить всё, что смог сделать и всё, что упустил. Сотая доля бесконечности. Я смотрю на Оула, понимая, что лицо моё не отражает ничего. Пусто. Я понимаю, что он имеет в виду. Не тот конец света, о котором постоянно судачат дети и старики, не Апокалипсис, о котором вопят с пеной у рта фанатичные лжепророки, не пришествие антихриста, называемого в каждой секте по-разному, но суть одна и та же. Нет. Ментальный конец света. Конец цивилизации. Увядание. Я проспал черту. Проспал тот знаменательный момент, когда человечество со всеми своими цветами и грязью перерезало мельхиоровыми ножницами ярко-красную ленту на входе в ад. И дружно шагнуло в пекло, счастливое и тупое, как стадо овец. Хотели чего-то новенького? Получите, распишитесь. Только вот не надо тянуть за собой тех, кого и этот мир вполне устраивал.