- Оул… что Она сделала? – нет смысла ломать комедию и спрашивать, откуда он Её знает.
- Она была здесь, - мрачно говорит Оул, разглядывая мои сбитые в кровь ноги, - Она обнюхала все углы в поисках тебя. Она вытаскивала из нас душу, стараясь заставить говорить о тебе. Мы молчали. Она хотела забрать Лекса, но он выпрыгнул в окно. С ним всё хорошо, наверное. Она залезла ко мне в голову… Кажется, Она тебя любит.
Я как будто бы знал. Я как будто бы чуял её дух. Рассказанное Оулом меня не удивило, а скорее подкрепило мои домыслы. Я подхожу к нему ближе, всматриваясь в травянистые глаза.
- Когда всё это началось?
- Сразу после твоей смерти. Как-то всё стало не так. Мир посерел ещё сильнее, - Оул подошёл ещё ближе, отводя взгляд и прислоняясь к моему плечу виском. Его волосы щекотали мне шею, но я чувствовал лишь тепло его дыхания и запах старости. Он устал, смертельно устал, - люди умирают. Просто так умирают. На пустом месте. Эпидемия, наверное. А может, нас прокляли. А может, мы все уже умерли и просто живём в своём мире… Я окончательно запутался. Скоро, наверное, и мой час придёт…
- Успокойся, Оул. Ты не можешь умереть! – истерично кричу я, прекрасно понимая, насколько абсурдны мои слова. Насколько я глуп.
- Конечно же, не могу. Как и ты. А все остальные? Лекс? Никто не сможет выжить. Это логичный конец, Джесс. Всё так, как и было задумано. Мир родился. Мир расцвёл. Мир умер. По-другому быть не может. Множество народов уже окончательно вымерло. За месяц. Это непонятно, это глупо, это просто невозможно. Но это правда. В нашем городе за две недели умерло около трёх тысяч человек. Включая женщин, стариков и детей. Человечество заболело. И уже просто не успеет вылечиться. Я боюсь. Я боюсь умирать… Я люблю смерть, люблю наблюдать за тем, как из тебя выходит душа. Она бессмертна. А наши тела… Им осталось уже совсем немного. Я боюсь, Джесс.
Я чувствую, как руки Оула обвивают меня, худыми пальцами впиваясь мне в спину. Я чувствую влагу на своём плече, тёплую и горькую. Слёзы Оула - приговор. Тяжёлый набат, гул колоколов. Это не те эмоции, не те чувства, которые переполняют его обычно. Это не те сладкие слёзы счастья, которые текут кристальными ручейками по его щекам, обегая уголки расплывшихся в улыбке губ. Это не те слёзы злости, которые до последнего мутной пеленой застилают ему глаза. Это слёзы отчаяния. Слёзы абсолютного и полного краха.
Никто ничего уже не успеет сделать. Никто не успеет спасти человечество от падения, которое оно само себе придумало. Мы летим сквозь время, рассекая пространство и приближаясь к концу ветров. Скоро в наших крыльях кончатся батарейки. Скоро всё это кончится. Я не верю, я яростно сопротивляюсь своим ощущениям, я только сейчас начинаю осознавать, сколько я прожил и сколько мне осталось. Я только сейчас начинаю понимать, что когда-нибудь всё кончится, что кончится Оул, кончатся бесконечные смерти и рождения. Что не суждено мне уже переродиться девушкой. Не суждено мне почувствовать что-то новое. Я сам кончаюсь. Я сам забываю себя, я теряю этот мир, он ускользает от меня. Это тяжело. Это очень тяжело. Раньше я думал, что эта Вселенная вечна. Что не может что-то настолько огромное и необъятное просто взять и исчезнуть. Обратиться в ничто. Конечно, сейчас умирает лишь частичка, лишь крохотная пылинка всего мира, но… Но с одного маленького падения, с одного нелепого недоразумения начинаются катастрофы. Умирая, мы уносим за собой в небытие свои мысли, свои сознанья, свои души. Оставшись без разума, мир не сможет развиваться, не сможет существовать. Это будет окончательный крах, истинная концентрированная смерть. К этому ли я стремился? Этого ли пытался достичь? Умереть по-настоящему просто потому, что я устал? Я привык. Я привык ныть из-за того, что не могу уже наконец помереть. Я привык перерождаться. Это наркотик. Сильный и смертоносный. Я никогда не смогу привыкнуть к пустоте. Никогда не смогу смириться с отсутствием своей жизни.
Моя жизнь – бесконечная череда взлётов и падений.
Моя жизнь – одно сплошное недоразумение.
Моя жизнь – бокал с нектаром протухших роз.
Я – записная книжка, и листки во мне уже подходят к концу.
Я – некромант.
…Я должен что-то сделать. Должен найти Лекса, например. Должен спасти хотя бы тех, кто мне дорог, тех, кто мне нужен, как бы корыстно и мерзко это не звучало. Я всего лишь некромант, всего лишь зритель… Но я же и единственный, кто неподвластен Девильере. Тот, кто может что-то сделать. Она запирает людей в них самих, сворачивает их души, упаковывает и складывает по коробкам. Это её органика, её сырьё. Её энергия. Один лишь я неисправный, один лишь я способен показать ей средний палец и хоть что-то сделать. В меня верят. Оул, Лекс, тот парень в Её логове. Кто я? Просто летописец? Просто тот, кто будет записывать подробности кончины мира? Всё рушится. Всё гниёт, постепенно, медленно. Я чувствую запах больницы, а следом за ним – запах морга. Запах болезней, запах пропахших спиртом и формалином халатов. Меня тошнит. Тошнит от безысходности. От слабости. Мы умираем, даже не удосужившись разобраться в причинах наших смертей. Потому что мы не можем. Мы делаем вид, что мы глубоко несчастны, потому что хотим, чтобы нас жалели. Мы ликуем, когда у нас спрашивают о нашем самочувствии. Мы радуемся, когда кто-то накидывает нам на плечи свою куртку, даже если нам совсем не холодно. Потому что мы так привыкли. Девильера это знает, она далеко не дура. Но…
Она кое-что упустила. Люди, конечно, в большинстве своём – стадо, которое любит жить в жире и радости, распевая песни и запивая свои горести сладким пивом. Но у них есть одна маленькая тайна, лишь одна, но всё же именно она – слабое место Девильеры. Именно она сможет им помочь.
Я – воля.
Я не просто некто, пытающийся в тени великих творить свои маленькие чудеса. Я не серый и циничный зритель, продавший душу за кусок перфоманса. Я не писатель, с пеной у рта скребущий огрызком карандаша по бумаге на последних минутах жизни. Я – воля. Я – желания, вера и свобода. Вечная, как Солнце, непрогибаемая, как небо. И я не сломаюсь. Это моё бремя, и я донесу его с гордостью, даже если плечи мои сотрутся в кровь а глаза выжжет слепящее солнце. Я готов. Ради тех, кто дорог, ради тех, кого люблю.
Перед глазами стоят жизни. Голые и неприкрытые, в ряд, одна за другой. Я не помню своего рождения, но помню себя, как личность. Помню даже ту несчастную жизнь кролика… Жаль себя, как бы самовлюблённо это не звучало. Я был довольно милым. Я помню Тома Лидвела. Такого красивого и такого одинокого. Помню Рида в ванной, помню сливовые мокрые волосы. Помню Гано Рейона, помню больничные стены и запах мертвеца. Помню Рика, Рика Блекстоуна, мальчика с заштопанным канатами жестокости сердцем. Помню несчастного брата Михаила и сестру Анну, светлую женщину в тёмной рясе монахини. Не монашки, а монахини. Помню её глаза, которые были похожи на белесо-голубое утреннее небо на заре новой жизни. Та жизнь стала переломной. Та жизнь стала толчком к стремительным событиям, к которым я не был готов. А теперь… Теперь я никто. Теперь я – просто я…