Человек в капсуле был жив, и, казалось, спал. Странно спал, неспокойно, то и дело дергаясь, как будто кто-то загонял ему под кожу иголки. Дернувшись в очередной раз, он вдруг оказался так близко к стеклу, что я смог различить знакомые до боли черты, трепещущую на шее жилку, даже небольшую родинку у левого уголка губ. Неужели и у меня была такая?
— Лучше отойди, — прошипел кто-то за спиной. — Одного раза нам хватило.
— Вы их… — выдохнул я, покрываясь холодным потом.
— Опять жалеешь? Поддаешься эмоциям? Они лишь спят, — уже спокойнее ответил Марк. — Отойди от капсул. Я прошу, — он поднял пистолет. — Я не хочу стрелять. Но если ты заставишь…
— И я так же буду спать?
— Ты не такой, как они, — мягко уговаривал Марк. — Я понимаю, что ты вновь жаждешь справедливости, но отойди от капсул, Дэн. Мне некогда объяснять.
— Что объяснишь, подонок! — вновь завелся я.
Марк посмотрел на меня, как на маленького ребенка, и… спустил курок. В мою шею врезалась тонкая игла, наградив вспышкой боли. Сразу же перестали держать ноги, перед глазами поплыло, внезапно нахлынула слабость. Беспомощно застонав, я осел на руки подоспевшего Марка.
Дверь отошла в сторону, вбежал какой-то человек и, нагнувшись надо мной, тихо выругался:
— А я думал, он сначала поест.
— Поест позднее. Когда очнется.
— Два Марка? — тихо прошептал я. — Биоклон? Твой…
— Ты так ничего и не понял, — ответил тот, что пришел позднее. — Не волнуйся, твое беспамятство — это ненадолго.
Меня осторожно уложили на гравиносилки и понесли куда-то по длинному, казавшемуся бесконечным коридору. Я безэмоционально смотрел на распахнутые окна, на колышущиеся занавески, на белоснежный, с хрустальными люстрами потолок. Я чувствовал, как по телу растекается сладостная слабость и уже почти не сопротивлялся, когда меня усадили в кресло и защелкнули на запястьях и лодыжках фиксирующие браслеты.
Пластиковые, приятно холодные полоски охватили шею и лоб, окончательно лишая возможности двигаться. Я чуть слышно вскрикнул, когда острое жало вошло в основание черепа и почти привычно расплескало по позвоночнику боль.
— Неприятное ощущение, правда? — сказал один из Марков, вставляя в гнездо мнемокарту. — И ты его помнишь… как будешь помнить и все остальное.
— Марк… — прошептал я. — Прошу, отпусти.
— Мне очень жаль, — неожиданно грустно ответил он. — Приятного полета в прошлое… брат.
Последнее, что я помнил, погружаясь в водоворот моих-чужих воспоминаний, это дрожащие пальцы Марка, обхватившие мою ладонь. Сам не понимая почему, я судорожно вцепился в его руку, и боль сразу же ушла, став почти терпимой.
— Проклятый Марк, — прошипел я, падая в темноту.
Воспоминания оживали яркими пятнами, как бы расшивая картинками, запахами и эмоциями однотонное одеяло. Я и не думал, что эмоций было так много. До последнего времени я знал лишь все оттенки страха и страстное желание жить. Жить любой ценой.
Яркие пятна сливались в картинку. Перед глазами пронеслось детство в загородном поместье. Огромное ржаное поле неподалеку от дома. Долгие прогулки по лесу, манящий запах ягод в звенящем от жары воздухе.
Потом шумный, яркий мегаполис. Школа, множество друзей. Мое имя в верхних строчках рейтинга, глупые шалости и строгое лицо старшего брата, когда по школе начинали гулять голограммы с очередной издевательской песенкой.
Я судорожно смеялся над всем, чего не мог понять и принять. Над учениками, которые покупали оценки за деньги, над учителями, которые учить не умели, зато умели хорошо подлизываться к богатеньким родителям, над директором, который приглашал к себе в кабинет хорошеньких учениц «на разговор».
Директор бесился. Богатые ученики бесились. Продажные учителя бесились. Красивые девчонки, покупающие оценки телом — бесились. Остальные заражались моей тоской по другому, идеальному и справедливому миру.
Мои голограммы запрещали, за мою поимку назначили приличную сумму. Но остановиться было выше моих сил. Я не мог с этим жить. Я должен был из себя это выплеснуть.
Вычислил меня лишь один человек.
— Идиот, понимаешь, что будет, если тебя поймают? — прошипел Марк, силой сажая меня в свой флайер.
— So let me fall, — начал невозмутимо напевать я.
— Забодал со своими песенками!
— If I must fall.
— Да никогда не позволю!