Сама под тению садилась
Вязать чулки иль за шитье.
И, одинокая, сердилась
На очень скучное житье.
Но что ж при роскоши мешало
В кругу семьи столь скучной быть?
Увы! она припоминала,
Как было прежде сладко жить!
Как, сбросив девственны оковы,
Впервые мужа обняла
И сладострастья чувства новы
С приятной болью познала.
Как после муж с живым с участьем
В ней перемены замечал —
И будущим нельстивым счастьем
Ее в унынье утешал.
Теперь всему уж хладнокровный
Из дому часто он езжал,
И без жены весьма спокойный
Он зайцев с гончими гонял.
И тот восторг припоминала,
Который в муже виден был,
Когда страдания скончала
И их Творец благословил.
Малюткою прекрасным сыном.
Как любовался, как лобзал
И романтическим Эдвином
Он первенца любви назвал.
Теперь об этом-то Эдвине
Хочу я честно говорить
И, не замеченну поныне,
Ошибку маменьки явить.
Сколь страшно отроков мадамам
Иль юным на руки давать:
Как раз воспользуются правом
И долг супругов познавать!..
Когда Эдвину совершилось
Четырнадцать приятных лет,
То с ним мадам не разлучилась —
Она за ним всегда вослед.
Его поступки наблюдает,
Мораль при матери твердит,
И он с мадамой не скучает,
Он смело ей в глаза глядит.
Мадам мать очень восхищает,
Что так Эдвином занята
И что так скоро приучает
К терпенью пылкие лета.
И что в поступках уж развязка
Открылась смелостью лихой.
Но подождите, друзья, сказки
Развязкой кончится покой.
Эдвин собою был прекрасный,
Еще невинностью дышал,
Как купидончик сладкогласный
Уж что-то сердцу прошептал.
Все к одиночеству стремилась
Его душа, — но, как порой
Мадам прекрасная садилась
К нему, он оживал душой.
И уж текли невольно речи,
Пылали теки, как в огне,
И кудри пышные на плечи
В небрежной пали красоте.
Она испытанной рукою
Играет локоном его.
Но сделать с робкою душою
Она не в силах ничего.
Она лукаво замечала
Движенье пламенных страстей,
И как рука его дрожала,
Нечаянно коснувшись к ней.
Она в нем видела страданье,
И девы робкую любовь,
И сладострастное желанье,
Желаннее самих богов.
Он сердцем тяжело дышал.
Ему чего-то все хотелось.
Чего ж? Он сам не понимал.
Мадам то ножку выставляла
Или, к плечу склонясь главой,
Его стан тонкий обвивала
Своей губительной рукой.
На месте если бы Эдвина
С мадамою случился быть
Довольно опытный мужчина,
Он знал бы, с ней как поступить.
Эдвин лишь в сладостном забвеньи
На плечи руку класть дерзал
И то в ужаснейшем движеньи
Назад, опомнясь, отнимал.
Он хочет снова прикоснуться,
Но нежная рука дрожит.
Устами хочет к устам прильнуть,
Но в жилах холод пробежит.
Ему и страшно и приятно
Ее к груди своей прижать
И ей лобзанием понятно
«Люблю» желанное сказать.
Желанья грешного волненьем
Мадам прекрасная горит —
И с тайным в сердце сожаленьем
Одна прелестница стоит.
Перед нею зеркало сияет,
Блестяще-чистой полосой,
И лик приятный отражает
В себе кокетки молодой.
Она в нем смотрится приятно,
И говорит: «Я не дурна!»
Эдвин может легко плениться,
Бела, румяна и полна.
По плечам локоны вьются,
И мягче нежныя волны.
Уста и дышат и смеются,
А груди мягки и полны.
Под ними бьется сердце страстно,
Волнует буря грудь мою.
И говорит она всечасно:
«Зачем Эдвина я люблю?»