«МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ЮРА ОЧЕНЬ ОЧЕЛОВЕЧИЛ ШТОЛЬЦА, — рассказывал Никита Михалков. — Он сделал из него не бездушную машину, а человека, который просто искренне не понимает, что такое русская душа».
Как только последний дубль был снят, Михалков протянул Богатыреву полный стакан своей фирменной «кончаловки» — волшебно вкусной домашней водки, настоенной на черной смородине. Юра выпил примерно треть, больше не стал, сославшись на то, что завтра ему играть спектакль. Когда мы ехали в гостиницу, я спросил, не боится ли он заболеть. «Нет, — сказал Юра еще синими губами. — На съемках я никогда не болею. Вот если бы я сам вышел на улицу в такую погоду — непременно бы заболел». Он вообще был болезненным, у него был порок сердца.
Осенью 1980 года мы снова встретились на «Родне», еще одном фильме Никиты Михалкова. Юра был идеальным актером для этого режиссера. В «Родне» Богатырев исполнил роль Стасика — мешковатого растяпы, которого обманывает жена, бьет теща, не ставит ни в грош дочь. Но Михалков хотел, чтобы этот персонаж не был столь однозначным, чтобы это был трогательный человек, который никому не приносит зла, большой ребенок. Богатырев сыграл его великолепно. Этот образ был внутренне ему очень близок.
«СТАСИК В „РОДНЕ“ увлекается собиранием и изготовлением скульптур из корней и коряг, чем занимаются школьники 10–11 лет в кружках „Умелые руки“. Это работало на его характер, — рассказывает Евгений Цымбал, работавший на съемках фильма. — Я помню, как мы поехали на стадион МГУ, фотографировать его на пьедестале почета. На первом месте стал Юра, на третьем я, на втором — Иван Сергеевич Теплов, служивший дядькой в семействе Михалковых. Юра немного похулиганил: когда фотографии напечатали, я обнаружил, что наш победитель держит свою скульптуру — неведомую тварь — за причинное место, попросту говоря, за член».
ФИЛЬМ «РОДНЯ» цензура надолго положила «на полку» — образ Стасика, созданный Богатыревым, «очернял» советского человека.
Юра и в дружбе был трогательно доброжелательным и преданным. Он звонил мне, интересовался, как жизнь, радовался моим успехам, искренне переживал мои трудности. Я в свою очередь всегда разделял его радости, терпеливо выслушивал его проблемы. Он действительно был большим ребенком, наивным, легковерным, доверчивым. Иногда Юрины звонки превращались в сбивчивые горячечные монологи, я искренне ему сочувствовал, пытался как мог успокоить. Успокоить его было легко — несколькими теплыми словами, обидеть тоже — одним, сказанным недостаточно эмоционально или холодно. Иногда Юра горько жалел, что участвовал в каком-то фильме или спектакле, но стоило появиться положительной рецензии или отзыву человека, которого он уважал, его мнение тут же менялось на противоположное. При этом он не лгал — любое криводушие или меркантильный расчет были ему абсолютно чужды. Он просто был актером до глубины души, простодушно верившим в предлагаемые жизнью обстоятельства. Почти всегда в конце разговора он приглашал меня в театр. Богатырев играл в «Современнике» одиннадцать лет, хотя еще в 1977 году Олег Ефремов пригласил его во МХАТ. Некоторое время он играл в двух театрах. В главном драматическом театре страны он быстро встал на один уровень с самыми знаменитыми актерами, а через несколько лет, по его собственному выражению, превратился в «коренную лошадь мхатовского репертуара».
ЮРИЙ БОГАТЫРЕВ играл в «Современнике» под руководством Олега Ефремова, затем — Олега Табакова. Потом перешел во МХАТ к тому же Ефремову.
Я помню, как великолепно играл он роль Клеанта в спектакле по пьесе Мольера «Тартюф», уже в середине 80-х. Его партнерами были Станислав Любшин и Анастасия Вертинская. Юра к этому времени располнел, был дороден и вальяжен. Это был необычный спектакль. В центре сцены стоял стол с длинной до полу скатертью, из-под которой вылезал и в которую прятался Тартюф. Под столом был люк в полу, он позволял актеру каждый раз появляться на сцене в неожиданных местах. И вот, в самом начале спектакля, Любшин в ажиотаже поднял стол и ударил им об пол. И у стола отвалилась ножка. Юра проявил фантастическую реакцию. Он мгновенно подхватил падающий стол и дальше играл чрезвычайно динамичную, требующую огромных физических и нервных затрат роль, придерживая стол либо рукой, либо ногой, либо спиной, так и не дав ему ни разу упасть. Не отходя от стола более чем на полметра, он двигался в ритме анимационного персонажа и выстреливал монологи как крупнокалиберный пулемет. Все это он делал так легко, ловко и элегантно, что почти все в зале решили, что отвалившаяся ножка — это изощренная режиссерская находка. Спектакль закончился шквалом аплодисментов и многократными выходами на бис.