ЛЕО. Ну почему, я могу еще что-нибудь подцепить.
ЛЕОНОРА. О боже, где? Ты же никуда не выходишь, кроме почты и бакалейной лавки.
ЛЕО. Ну почему, я езжу заправляться бензином.
ЛЕОНОРА. Бензином! Но что можно подцепить на бензоколонке?
ЛЕО. Не знаю. Какую-нибудь бензиновую болезнь.
ЛЕОНОРА (смеется). Выдумаешь тоже!
ЛЕО. Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь другом?
ЛЕОНОРА. Так ведь это не я начала.
ЛЕО (показывает ей только что написанные на куске картона крупные буквы). Вот номер телефона в Иейле, видишь? Я хочу прикрепить его вот сюда, к аппарату.
ЛЕОНОРА. Поверь, я обязательно отдам концы раньше тебя.
ЛЕО. Это на тот случай, если не успеешь и, войдя сюда, увидишь, что я бездыханен, язык наружу и глаза закатил.
ЛЕОНОРА (делая гримасу). Прекрати, ради Бога!
ЛЕО. Именно так выглядит тот, кого хватил удар. (Возвращается к газете. Пауза.)
ЛЕОНОРА. Что-нибудь интересное?
ЛЕО. Да, кое-что есть.
ЛЕОНОРА. Только не рассказывай, это все ужасно.
ЛЕО. Я не собирался ничего рассказывать. (Пауза). Хочешь риса?
ЛЕОНОРА. Я его ненавижу.
Он опять утыкается в газету.
Почему с тобой так трудно, Лео?
ЛЕО. Со мной? О боже, я только предложил тебе риса.
ЛЕОНОРА. Никак не пойму, почему я еще не умерла.
ЛЕО. Не беспокойся, может быть это когда-нибудь и случится.
ЛЕОНОРА. Я с детства верила — нас этому всех учили — что все в жизни имеет смысл. Ты понимаешь, о чем я говорю.
ЛЕО. Моя мать была единственной атеисткой на весь Йонгстаун в Огайо: она никогда не говорила, что все в жизни имеет смысл.
ЛЕОНОРА. Нет, в Новой Англии нельзя было в это не верить! — в чем тогда смысл моего существования? От меня никакого проку — ни мне, ни детям, ни внукам, ни тем немногим, оставшимся в живых, которых я могла бы назвать своими друзьями…
ЛЕО. Так почему бы его не обрести?
ЛЕОНОРА. О господи, разве можно обрести смысл жизни? Если его нет, то значит его нет. И тогда ты абсолютно бесполезна.
ЛЕО. Ну сделай что-нибудь. Почему бы тебе не сесть за пианино?
ЛЕОНОРА. За пианино!
ЛЕО. А что, черт побори, ведь ты когда-то играла Моцарта, Шопена, и бог знает что еще. Только не говори, что ты разучилась играть на пианино, Леонора.
ЛЕОНОРА (не соглашаясь и не отрицая). Нет, я не рискну.
ЛЕО. Тогда возьми аккордеон.
ЛЕОНОРА. Что? Но я никогда в жизни не играла на аккордеоне.
ЛЕО. Как же, а прием на зеленой лужайке, помнишь, человек тридцать-сорок гостей, все напились до чертиков и танцевали. А Фредерик привязал салями между ног и колотил в суповую кастрюлю.
ЛЕОНОРА. Неужели? (Неожиданный смешок). Салями, говоришь?
ЛЕО. Ну да, и пару апельсинов. Ходил и шокировал всех женщин.
ЛЕОНОРА (с застывшим взглядом). Иногда мне кажется, я что то помню, а потом страшно, как будто сама все это придумала. И часто думаю, что жизнь вообще мне приснилась. Очень странное ощущение.
ЛЕО. Я могу тебе помочь, если ты не знаешь, как убить время.
ЛЕОНОРА. Мне уже ничто не поможет. Я даже не могу сосредоточиться, чтобы почитать. Иногда думаю, может быть я вообще сама себе приснилась.
ЛЕО. Почему бы тебе не заняться договорами с больницей Нового Приюта в Йейле. Ты могла бы сидеть дома и обзванивать всех подряд по телефонной книжке.
ЛЕОНОРА. Ты хочешь, чтобы я звонила совершенно незнакомым людям и предлагала им сомнительные услуги?
ЛЕО. Это очень важно — ведь нужно проводить опыты.
ЛЕОНОРА. И откуда у тебя такие светлые мысли?
ЛЕО. Я просто позавидовал твоему здоровью.
ЛЕОНОРА. Что-то горит.
ЛЕО. Это рис. (Пытается встать).
ЛЕОНОРА. Боже, куда ты?
ЛЕО. Скорее! Снимай его с плиты!
ЛЕОНОРА (возвращается с подносом). С виду получилось что-то совершенно несъедобное.
ЛЕО. Надо же, последний рис сварил. Но есть еще салат, так что нам хватит.
ЛЕОНОРА. Да, но ты поставил только одну тарелку.