Эрик Фрэнк Рассел
Я – ничтожество
– Вышлите им ультиматум, – суровым голосом сказал Дэвид Корман.
– Да, сэр, но…
– Но что?
– Это означает… войну.
– И что из этого?
– Ничего, сэр. – Собеседник с трудом подбирал слова, опасаясь сказать лишнее. – Я просто думал…
– Вам платят не за то, чтобы вы думали. – холодно перебил Корман. – Вам платят за выполнение приказов.
– Конечно, сэр. Совершенно верно. – Схватив бумаги, он торопливо попятился к выходу, – Я тотчас же направлю ультиматум на Лэни.
– Вот так-то лучше! – Корман бросил сердитый взгляд на свой богато украшенный стол и подождал, пока закроется дверь. Затем прошипел: – А то он, видите ли, думал…
Еще один лизоблюд. Он был окружен льстецами, трусами, слабовольной швалью. Со всех сторон его обступали ничтожества – бесхребетные, готовые вскочить по его приказу, выслуживающиеся, лебезящие перед ним. Они улыбались фальшиво и подобострастно, торопливо соглашались с каждым его словом, мельчайшим жестом подчеркивая почтение, а все ради одного – чтобы прикрыть свой страх перед ним.
И не без оснований. Он, Дэвид Корман, был сильным. Он был сильным во всех отношениях, сила его была полной и совершенной. Мощный телом, широкий в кости, с крепкими челюстями и тяжелым, буравящим взглядом – сила внешняя в нем соответствовала силе внутренней, мощь физическая не уступала мощи духовной.
И хорошо, что он был таким. Закон природы состоит в том, что слабый должен уступить сильному. Совершенно разумный закон. Тем более что мир Морсэны нуждался в сильном человеке. Космос полон могущественных соперников, и все они были родом с какой-то полуреальной, давно забытой планеты неподалеку от потухшего Солнца. Долг Морсэны состоял в том, чтобы стать сильнее за счет слабого, следуя закону природы.
Его тяжелый палец отыскал на столе кнопку, надавил на нее.
– Командующего эскадрой ко мне. Немедленно, – произнес он в маленький серебряный микрофон.
Раздался стук в дверь, Корман рявкнул:
– Войдите!
Как только Роджерс приблизился к столу, Корман сказал:
– Мы посылаем ультиматум.
– В самом деле, сэр? Вы полагаете, они его примут?
– Не важно, примут они его или нет, – объявил Корман тоном, не терпящим возражений. – В любом случае мы поступим по-своему.
– Да, сэр.
– Флот готов к боевым действиям, согласно приказу?
– Так точно, сэр.
– Лично проверили?
– Да, сэр.
– Очень хорошо. Вот мой следующий приказ: задействовать эскадру для доставки на Лэни курьера с нашими требованиями. Местным властям дается двадцать часов на принятие удовлетворительного решения.
– А если его не поступит?
– Эскадра нанесет массированный удар ровно через минуту по истечении срока ультиматума. Первостепенная задача – захватить и удержать космодром. Овладев им, высадить наземные войска, которые начнут завоевание планеты.
– Вас понял, сэр. – Роджерс уже готов был уйти. – Еще что-нибудь?
– Да, – сказал Корман. – Есть еще одно – особое – распоряжение. Когда все будет готово к захвату этой базы, корабль моего сына приземлится первым.
Роджер нервно запротестовал:
– Сэр, но он еще только лейтенант и командует небольшим разведывательным кораблем с экипажем в двадцать человек. А в штурме, согласно плану генерального штаба, должен участвовать один из наших тяжелых линейных крейсеров…
– Мой сын сядет первым! – Поднявшись во весь рост, Корман навис над столом. Его взор был холоден. – Все должны знать, что Рид Корман, мой единственный ребенок, выступает в авангарде сражения. Это произведет превосходный психологический эффект на рядовые массы Морсэны. Это приказ.
– А если с ним что-нибудь случится? – в страхе пробормотал Роджерс. – Что, если он будет ранен или… убит?
– Это, – Корман ткнул пальцем перед собой, – только усилит эффект!
– Так точно, сэр. – Роджерс проглотил комок в горле и заторопился к выходу, оценивая по пути ситуацию.
Получается, ответственность за жизнь Рида Кормана ложится на его плечи? Или этот человек за столом искренен в своем роковом и непримиримом фатализме? Он не знал этого. Знал он только одно – о Кормане нельзя судить по обычным меркам.
Вышколенный и бесстрастный полицейский эскорт замер по стойке смирно, когда Корман выходил из своего громадного служебного автомобиля. Он, как обычно, окинул полицейских суровым взглядом, пока шофер ждал, не закрывая дверцы. Затем Корман поднялся по лестнице в свой дом, услышав, как дверца машины хлопнула на шестой ступени. Это всегда происходило именно на шестой ступени, и никогда на пятой или седьмой.
В доме его ждала горничная, все на том же месте, на уголке ковра, готовая принять его шляпу, перчатки и пальто. Застывшая и чопорная, она никогда не смотрела ему в глаза. За 14 лет они ни разу не встретились взглядом.
Презрительно хмыкнув, он поправил волосы, прошел в гостиную, сел на свое обычное место и внимательно посмотрел на жену, которая сидела напротив, по ту сторону белоснежной скатерти, уставленной серебром и хрусталем.
Высокая блондинка с голубыми глазами, когда-то она была необычайно красива. Ее гибкий стан вызывал в памяти восхитительную картину – как она извивается у него в руках. Теперь фигура жены сделалась угловатой, груди плоскими, покорные глаза окружила сетка морщинок, не имевших ничего общего со следами былой смешливости.
– Мое терпение исчерпано, – объявил он. – Мы раскрываем карты. Ультиматум послан.
– Да, Дэвид.
Это было именно то, что он ожидал от нее услышать. Он заранее знал, что она скажет. В этом состоял ее профессионализм.
Давно, четверть столетия назад, он сказал с приличествующей моменту вежливостью:
– Мэри, я хочу на тебе жениться.
– Да, Дэвид.
Она не хотела этого и даже не помышляла, что он такое предложит. Но семья наставила ее на путь истинный, и она последовала воле семьи, ибо такова жизнь: одни наставляют, другие этим наставлениям следуют. Мэри принадлежала к последним. Этот факт лишил их роман остроты. Победа была слишком легкой. Корман всегда добивался победы, но он хотел трудной победы. Легкая его не устраивала.
Позже, когда ему показалось, что подходящий момент настал, он ей сказал:
– Мэри, я хочу сына.
– Да, Дэвид.
Она в точности выполнила его приказ. Без промахов и ошибок. Не навязывала ему какой-нибудь толстой плаксивой дочки. Сын, восьми фунтов веса, назван был впоследствии Ридом. Корман сам ему выбрал имя.
Тень легла на его крупные черты, когда он сообщил:
– Почти наверняка это означает войну.
– Неужели, Дэвид?
Голос ее даже не дрогнул. Выцветшее округлое лицо было лишено выражения, глаза были полны монашеского смирения.
В который раз он задумался: а вдруг она ненавидит его – той лютой, неукротимой ненавистью, которую надо любой ценой удерживать под контролем. Он никогда не мог с уверенностью сказать, что скрывается за этой маской напротив. Лишь в одном он был уверен: она боится его – с первого дня боится.
Все боялись его. Без исключения. Те, кто не испытывал страха сразу, заражались им постепенно. Он добивался этого – не мытьем, так катаньем. Это хорошо, если тебя боятся. Превосходная замена всех прочих эмоций.
В детстве он боялся отца – долго и мучительно. И матери. А их обоих – настолько сильно, что их уход принес ему несказанное облегчение. Теперь была его очередь. Это тоже закон природы, ясный и логически оправданный. Что наследовало одно поколение, должно быть передано следующему. Что не годится для жизни, не передается по наследству.
Справедливость.
– Разведывательный корабль Рида вошел в состав эскадры.
– Я знаю, Дэвид.
Его брови приподнялись:
– Откуда ты знаешь?
– Я получила от него письмо час назад. – Она передала ему конверт.
Он не торопился развернуть лист плотной бумаги. Корман знал, очень хорошо знал, какими будут два первых слова. Раскрыл письмо, увидел, что оно вверх ногами, взял нормально, прочел: «Дорогая мама…»
Это была месть.
«Мэри, я хочу сына».
Вот она и дала ему сына – чтобы потом отнять. Теперь были письма, примерно два в неделю или одно за два месяца, в зависимости от дислокации корабля и расстояния между ними и сыном. И всегда они были написаны как бы для них обоих, и всегда содержали формальные признания в любви и сыновней привязанности к обоим, надежду, что оба родителя чувствуют себя хорошо. Но всегда начинались со слов: