Он не видел себя со стороны — с ног до головы залитый кровью, раздутые ноздри, звериный оскал. Кровь повсюду — на одежде, лице, волосах, даже на зубах. Руки судорожно сжимают меч и рубят, рубят, рубят…
Лишь одна ниточка связывала его с этим миром и не давала окончательно рухнуть в пучину безумия. Как будто издалека звучала тонкая струна, натянутая внутри его головы, как будто сквозь толстый слой воды звенел в его мозгу хрустальный колокольчик, нежный, мелодичный.
Голос.
Ее голос.
Она звала, уговаривала, умоляла, тысячу раз повторяла его имя, не давая сорваться в пропасть.
— Курт!
Кровавый морок начал медленно развеиваться, отступать. Через его густую пелену стали прорисовываться зыбкие очертания реального мира. Тусклый свет луны, лес, поляна, смятая трава, ошметки человеческой плоти и он сам посередине всего этого кошмара, с ног до головы залитый липкой кровью.
— Курт!
Курт судорожно вздохнул, как будто выныривая из воды. Кровавая завеса окончательно спала с его глаз, гул в ушах утих.
— Курт!
Меч выпал из его рук, он упал на колени и зарыдал.
Эвелина подбежала к нему, опустилась рядом и притянула к себе. Она обхватила его голову и прижала к своей груди. Она гладила его по волосам и спине, пока резкие всхлипы сотрясали его тело. Он выл, скулил, кричал, как раненый зверь. Крепко обхватив ее руками, он уткнулся в нее носом, и они повалились на траву, липкую от пролитой крови.
Эвелина была в ужасе. Она не знала, что сказать, что делать, хотела лишь одного, хоть как-то облегчить его боль, забрать себе ее часть, только бы ему стало легче, только бы он не так сильно страдал. Его мучения рвали ей душу, впивались в ее сердце тысячей острых осколков и яростно раздирали его на части.
Курт, как слепой щенок, зарывался в ее грудь. Он обхватил ее руками и крепко, до боли сжимал в объятиях, как последнее пристанище, как последнюю надежду, как то единственное, что было способно заткнуть рваную рану в его истерзанной душе.
Она рыдала вместе с ним, уткнувшись носом в его макушку, она что-то шептала ему, не осознавая своих слов — они сами рвались из ее сердца. О том, что она здесь, она рядом, она всегда будет рядом, она его любит, и всегда будет любить, что бы ни произошло.
Постепенно Курт успокаивался, приходил в себя. Разум возвращался к нему. Рыдания затихли, плечи перестали вздрагивать, дыхание замедлилось, всхлипы больше не рвались наружу. Несколько минут они молча лежали на траве. Она гладила его по голове и волосам, а он судорожно обнимал ее.
Наконец Курт медленно отстранился от Эвелины и разжал руки, выпуская ее из объятий. Он сел, глубоко вдохнул и оглянулся по сторонам, как будто впервые увидев то, что его окружало.
Эвелина тоже поднялась с травы и села прямо перед ним на колени, глядя на него широко раскрытыми глазами.
Курт судорожно сглотнул.
— Прости, я…
Она протянула к нему руку и нежно погладила по щеке.
— Не нужно. Я… понимаю…
Курт увидел, что ее лицо измазано кровью.
— Ты в порядке? — спросил он. — На тебе кровь.
Эвелина провела по лицу пальцами и взглянула на них.
— Видел бы ты себя! — ответила она. — Это, наверное, я о тебя испачкалась.
Курт потрогал свою щеку и почувствовал на коже шершавые пятна запекшейся крови.
— Прости! Я сорвался…
— Не нужно извиняться! Идем!
Курт, пошатываясь, поднялся на ноги. Его мутило, ноги подкашивались, руки дрожали, жуткая слабость охватила все тело. Вся поляна была залита кровью и забросана ошметками человеческих тел. В воздухе разливалась тошнотворная вонь крови и внутренностей. Рот зудел от металлического привкуса. Курт, шатаясь, сделал несколько шагов, и его вырвало.
Эвелина придержала его за плечо, не давая ему упасть. Когда спазмы утихли, она достала из кармана шелковый платочек и вытерла ему лицо и одежду, на которую попала рвота. Курт почувствовал легкий аромат ее духов — нежный запах полевых цветов, который на секунду заглушил отвратительную вонь крови, блевотины и его собственного развороченого нутра.
— Ты как? — спросила она, заботливо вглядываясь в его лицо.
— Нормально, — все еще слабым голосом ответил Курт.
— Готов вернуться в лагерь?
— Да, идем!
Они медленно побрели по лесной тропинке назад к баракам. Курту было неимоверно стыдно. Эвелина была последним человеком, перед кем ему хотелось бы предстать в таком неприглядном виде. Он почти ничего не помнил из того, что происходило на поляне, но судя по всему, он впал в неконтролируемую ярость. Такое случалось с ним и раньше — в первые пять лет после освобождения. Потом все реже и реже, а за последние десять лет — ни разу. Курт украдкой взглянул на нее. Она шла рядом, готовая в любой момент поддержать его, если ему опять станет плохо. Лицо бледное, волосы спутались, одежда вся в грязи и засохших пятнах крови.
«Я ведь мог убить ее! — с ужасом подумал Курт. — Зачем ей такой охранник, который может в любой момент слететь с катушек?»
— Гринблад! — позвал он.
Эвелина повернулась к нему.
— Да!
— Тебе нужен другой телохранитель! — заявил он.
— Нет! Мне не нужен другой телохранитель! — перебила она.
— Я могу стать для тебя опасным, причинить тебе вред!
— Курт, я знаю тебя уже восемь лет. Ты никогда не причинишь мне вред! — с жаром воскликнула она.
Курт тяжело вздохнул.
— Обещай, если такое повторится, ты наймешь другого охранника.
— Такое больше не повторится! — отрезала Эвелина. — Я уверена!
Курт поднял голову к небу. Россыпь холодных звезд равнодушно сверкала в черной пустоте.
— Я не могу этого гарантировать, — произнес он.
— Тогда я буду рядом с тобой. Что бы ни случилось, — твердо сказала она.
Курт судорожно вздохнул и опустил голову.
— Спасибо, Гринблад, — тихо промолвил он. — Я не заслуживаю такой доброты, но все равно, спасибо.
Несколько минут они молча шли по тропинке, мимо густых зарослей шиповника. По этой тропинке они некоторое время назад неслись сломя голову, чтобы успеть спасти Вильгельма. Когда это было? Час назад? Два? Четыре? Эвелина потеряла счет времени. В ее голове царила звенящая пустота. Она чувствовала себя выжатой досуха, как будто отдала большую часть своей жизненной силы Курту, чтобы не дать ему погибнуть, скатиться в пропасть, навсегда увязнуть в трясине безумия. Она не верила, что ей удалось выдержать такое и самой не сойти с ума. Ее ноги до сих пор тряслись, губы подрагивали, а тело охватила дикая усталость. Но, как ни странно, в душе она чувствовала покой и умиротворение, даже счастье. Отдав часть себя, чтобы помочь ближнему, чтобы спасти любимого, она ощущала, как теплое блаженство наполняет ее сердце.
— Ты ни о чем не спрашиваешь? — раздался голос Курта, и она повернулась к нему.
— Ты говорил, что был в таком лагере…
Он кивнул.
— Ты хочешь рассказать об этом? — спросила Эвелина.
— Нет.
— Хорошо. Но если вдруг захочешь поделиться, знай, я рядом.
Курт тяжело вздохнул.
— Прости, что тебе пришлось это видеть! — смущенно произнес он. — Мне очень стыдно. Я сорвался. Сам от себя такого не ожидал.
Эвелина машинально сорвала листочек с куста, мимо которого они проходили, и больно укололась о его шипы.
— Курт, — ласково сказала она. — Обещаю, что никогда не буду об этом вспоминать. Разве что, если ты сам захочешь об этом поговорить.
— Спасибо!
Впереди показались ворота лагеря. Новобранцы были там и успели кое-как обработать раны Вильгельма. У него были сломаны пара ребер, но жизни ничего не угрожало.
Эвелина попросила принести воды, чтобы умыться, смыть кровь и грязь хотя бы с лица. Она подумала о том, чтобы остаться на ночлег в бараке, в спальнях офицеров, но взглянув на Курта, увидела, что ему снова становится не по себе, и поспешила откланяться.
— Что будет с нами дальше? — поинтересовались рекруты.
— Вы остаетесь здесь под командованием Вильгельма, до тех пор, пока мы не пришлем людей, которым доверяем. Мы закроем этот лагерь! — ответила она.