Смерть штука странная. Есть она всегда, и преследует тебя по пятам, но ты то ли внимания на нее не обращаешь, то ли намеренно игнорируешь. Продолжаться эта игра может долго, дольше, чем думаю одни, меньше, чем думают другие, и не касается это тебя только до того момента, пока лоб в лоб с безносой не столкнешься.
Сеанс связи с запертым в милицейском отделении снайпером прошел по плану. Обменявшись свежими новостями и поделившись планами на безрадостное будущее, мы разошлись по кабинетам, а по утру я обнаружил некрасивую картину. Заболел юрист, крепко заболел и так неинтересно, аж до хруста в зубах. Нездоровый внешний вид, жар, круги под глазами и жалобы на ломоту, были тем тревожным сигналом, который означал начало конца.
— Полежи пока, — накрыв забывшегося в тревожном сне Леху своим пиджаком, я вышел в коридор и, привалившись к стене, прикрыл глаза.
Вот оно, — роились у меня в голове мысли, — и к нам пришло. Как ни таились, как на рожон ни старались не соваться, а и до нас костлявая добралась. Что же теперь?
— Теперь только ждать.
Открыв глаза, я с недоумением уставился на подошедшего тем временем Марка. Должно быть, последние слова я произнес вслух.
— Ждать, — повторил он. — Бежать куда-то, суетиться, смысла не вижу. Если мы с тобой болезни подвержены, значит скоро сляжем. Раньше, позже, не важно. Конец один.
— Что же это получается? — Тяжело вздохнул я. — Мы с тобой как мамонты? Вымрем.
— Хуже, — улыбнулся Марк. — Мамонтов хоть нашли потом, а от нас с тобой и костей потом не сыщут. Наша цивилизация вообще штука хрупкая. Малейшее дуновение ветра, шаг в сторону, и опыт и знания, накопленные в течение сотен лет рушатся в пыль, а мощная военная машина не способна справится с самым крохотным и ничтожным на первый взгляд врагом, микроскопическим вирусом, который, небось, и под микроскопом-то не сразу разглядишь.
— Как думаешь, Марк, откуда все это? — Присев на стоящий рядом стул я вытащил последнюю сигарету и, повертев её в пальцах, отправил назад.
— Моя теория проста как два пальца. — Улыбнулся охранник, устраиваясь рядом. — Считаю я её единственно верной и на все остальные плюю с высокой колокольни.
— А именно?
— Вояки, зуб даю. — Марк в сердцах ударил ладонью по колену. — Только у них хватило бы и сил и возможности изобрести что-то настолько смертоносное, чтобы весь мир накрыло и только у них хватило бы разгильдяйства, чтобы в один прекрасный момент выпустить джина из бутылки.
— А сторонний вариант развития событий ты, как понимаю, в расчет не берешь? — Вяло поинтересовался я.
Вся наша беседа шла в виде вялой пикировки смертельно уставших людей. Людей, которым настолько все надоело, что даже говорили они с какой-то отрешенностью, ленцой, равнодушием в потухших глазах.
— Метеорит, что ли твой? — Хмыкнул Марк. — Эка невидаль. Посмотри на небо, там этих метеоритов падает каждый день вагон и маленькая тележка. Не верю я в эту заразу со звезд. Подумай сам, каменюке надо пройти сквозь плотные слои атмосферы, а это равносильно обжиганию в доменной печи. Высокие температуры выжгут любую бактерию, любой вирус затесавшийся на метеорит, не оставляя ему не малейшего шанса.
— Значит военные?
— Почти наверняка.
— Что будем делать с Лехой? — наконец задал я волнующий меня вопрос.
— Не жилец, — Марк сморщился как от зубной боли. — Болезнь протекает быстро. Еще вчера скакал как козел, а сейчас головы от дивана поднять не может. Я бы на твоем месте поосторожнее был ближайшие пару суток.
— Перекинется и бросится?
— Сначала умрет, думаю. Видел, что в новостях показывали?
Почесав затылок, я попытался восстановить в голове картинку прошлого репортажа с борта журналистского вертолета, который, расходуя драгоценные запасы топлива, барражировал над погибающим в агонии городом. Стремительно менявшаяся картинка на экране то уносилась вверх, почти в облака, то спускалась на землю и, наконец, выхватила из общей разрухи здание морга, из отрытых ворот которого шли усопшие. До последнего момента их сдерживала тяжелая железная цепь, наброшенная на ручки двери кем-то из служителей. Видимо, под общим напором хлипкие двери, не рассчитанные на столь активные усилия, попросту были выломаны из петель, и теперь покойники, нестройными раскачивающимися из сторону в сторону рядами, медленно выбирались из старого двухэтажного строения с грязными окнами.
— Мертвецы идут, — сказал тогда Леха.
— Мертвецы давно уже ходят, — напомнил я.
— Нет, — отмахнулся он, — ты не понимаешь. Это действительно, самые взаправдашние мертвецы. Привезли-то их уже мертвыми. Многие пролежали не один день в холодильных камерах, и все равно они идут.
Действо действительно было потрясающее. Завораживающее, чарующее и в то же время тошнотворное и отталкивающее. Мертвецкий марш, неспешный и неотвратимый. Некоторые мертвяки, еще не отошедшие от низких температур и потому не такие прыткие, как их сородичи, падали под пулями пятящихся военных, но армия покойников продолжала наступать, протягивая к живым свои синие негнущиеся руки.
— Видел, — кивнул я. — Даже больше чем следовало бы. Ты кстати нашему снайперу отзвонился?
— Нет, — Марк закинул ногу на ногу. — Пытался минут двадцать с утра, все бестолку.
— Выстрелов тоже с крыши не слышно, — поделился я.
— Думаешь все?
— Уверен. — Достав из кармана последнюю сигарету, я закурил, бросив скомканную пачку в угол и отлепившись от кресла, толкнул дверь кабинета, где в горячечном бреду метался по дивану Леха.
Осторожно притворив за собой дверь, я уселся напротив, положив на колени автомат, с которым не расставался уже вторые сутки. Подперев одной рукой голову и стряхнув на пол пепел, я посмотрел на часы. Было десять минут третьего.
Леха зашевелился, застонал и вдруг открыл покрасневшие глаза, уставившись в меня цепким колким взглядом.
— Похоже, все я, Костик, — произнес он еле слышно, растрескавшимися губами.
Плеснув в кружку немного холодной воды, я поднес её к губам больного и, дождавшись пока он утолит жажду, произнес.
— Бред, Леха. У тебя просто жар. Налопался вчера просроченных устриц, вот и скрутило. Завтра еще потравишь и проснешься как новенький.
— Нет, — юрист попытался привстать, но силы окончательно оставили его и он тяжело рухнул на диван. — Нет, это конец. Слабенький я оказался. Вон как скрутило.
— Да не сгущай ты краски, — начал было я, но был остановлен слабым кивком.
— Костик, — Леха раскашлялся и потянулся за кружкой. Отхлебнув немного, он посмотрел на меня помутневшими глазами. — Костик, обещай мне.
— Что угодно Леха, — я жизнерадостно кивнул.
— Обещай, что не позволишь мне топтать землю, после того, как я перерожусь. Не хочу я этого. Не правильно это и мерзко. Я бы из окна сиганул, или как логист повесился, если бы сил хватило. Обещай мне, как только подниматься начну, сразу пулю в голову.
Я внимательно посмотрел на умирающего товарища, того, кто совсем недавно смеялся, шутил, делился планами на будущее и вообще был неплохим человеком, и теперь так стремительно угасал, на моих глазах превращаясь из крепкого пышущего жизнью и здоровьем молодого мужчины в бледную его копию.
— Обещаю, Леха, не сомневайся. — Ладонь моя уверенно легла на цевье автомата. Знал бы ты, Леха, какими усилиями мне далась эта самая уверенность. Когда юрист попросил застрелить его после смерти, во мне будто все оборвалось. В один момент я будто осознал все то, что случилось, как будто до сих пор я отрешенно смотрел на мир сквозь призрачную пелену, и чья-то жестокая рука вдруг сорвала её с моих глаз, выставив напоказ всю мерзость происходящего. Но не мерзость была тому виной, не мертвяки, тянущиеся к тебе, скрюченными смердящими лапами, а осознание конца. Кончилось все. Закончились пикники на природе, пьянки в барах, походы в кинотеатры на выходных. Закончился вечерний бильярд и футбол по телевизору. Закончился новый год, шопинг, летний отдых на пляже. Закончились автомобильные пробки, новые компьютерные игры. Подошли к концу бесконечные мыльные оперы, как впрочем, и телевиденье в целом. Не будет ни олимпийских игр, ни гонок первой формулы, ни зимнего биатлона. Будет только смерть, смрад и нечистоты, да автомат в руках, пока есть патроны.