Стальная пружина в груди начала уже было разжиматься, только вот привычка не блокировать двери…
Все произошло очень быстро. Распахнулась пассажирская дверь, впустив зимний холодок. На сидение рядом со мной скользнул тип в черном. Шапку надвинул на глаза, но я уже знала, кто это. Шестерка генерального нашего, водитель, нянька и мать родная. Захлопнулась дверь.
Я ничего не предпринимала, глядя в пустые, голубые, как леденцы «ментоса», глаза.
— Не чуди. Поехали, — вполне добродушно сказал он, но по спине пробежали мурашки дурного предчувствия.
— Куда?
— К Дмитрию Сергеевичу. Очень уж он тебя ждет. Вот что тебе, девка, спокойно не сиделось? Ты едь, едь. Дорогу покажу. Тут рядом.
— Никуда я не поеду. Пошел вон, — отчетливо сказала я, затушив машину. Потянулась к подлокотнику, чтобы достать заныканную пачку сигарет, но тут же придушенно пискнула. Лапища «няньки» генерального стиснула мое горло.
— Едь, девка. Не шути, — тихо и жутко сказал он мне прямо в лицо. От него дохнуло табаком и приторным парфюмом. Меня затошнило, но в груди раскаленным валом разлилась ярость. Гнев в высшем его проявлении. Ненависть.
— Пошел на х…! И руки убери. Поеду.
Я отчеканила, глядя в его пуговичные безразличные глаза, и он недоуменно моргнул глупыми глазами. Наверное, девушки нечасто козлили ему в лицо.
Хватка разжалась, и я, глядя на свои подрагивающие пальцы, завела машину.
— Куда?
— Прямо, направо километр и стой.
Вот бы припечатать мудака резким торможением…
Я выполнила указанные маневры, все же, наконец, прикурив. Что же я, дура, не послушала Таньку?
— Вот тут стой. Сейчас Дмитрий Сергеевич подойдет. И не чуди, без глупостей давай.
Я припарковалась прямо на дороге, ведущей в тупик. Недалеко, однако, от моего дома. Видимо, давно готовились, обстоятельно. Бежать некуда.
Рядом припарковалась черная машина — наш генеральный, конечно же. Задняя дверь моей машины открылась. Дмитрий Сергеевич, чмо бессмысленное, залез на мое заднее сидение. Старый уже, восьмой десяток разменял, скотина. Лысый, рожа в пишментных пятнах, рот как у жабы и глаза… Плохие глаза. Нехорошие про него слухи ходили, якобы, в девяностые поднялся, держал общак, но сам соскочил вовремя. И что до седых волос он дожил потому, что сам не одну жизнь отнял. Я не особо тогда верила… Дура. И как я не замечала раньше, что у почтенного старичка глаза садиста и убийцы?
Генеральный уставился на меня в отражении лобового зеркала. Скривился, и я вслед за ним.
— Что же тебе, Верочка, не сиделось ровно? С чего это ты копать под меня вздумала?
— Жизнь и свободу свою защищала, Дмитрий Сергеевич. Если бы не копала, то сидеть бы мне до старости, не правда ли?
— Ох, Верочка, Верочка… Ну посидела бы годика три-четыре, вышла бы по УДО, жизнь бы заново начала… Создала ты мне проблем, Верочка, на ровном месте. Но да больше не создашь. Я в свое время таких наглых десятками раскатывал.
Он пристально следил за моей реакцией, не отрывая взгляда от зеркала. И я ласково ему улыбнулась.
Когда мне угрожали, в моей душе воцарялся невероятный покой, за которым следовал взрыв. Я не нервничала, не плакала, не истерила. Сама себе в такие моменты я напоминала себе остро заточенный клинок, который чешут об острые камни, а он становится только острее.
Впервые я поняла это, когда пьяный отчим решил поднять на меня руку. Мне было всего девять лет, но этот момент я запомнила навсегда и потом, в лунные бессонные ночи, прокручивала в голове. Я словно видела эту жуткую сцену со стороны: маленькая девочка улыбается в лицо беснующемуся мужику с красными бычьими глазами, когда он на нее замахивается. Вертко проскальзывает под дурную руку, поднимает тяжеленный советский табурет и бьет изо всех сил по тупой голове отчима, которая даже не осознает, что произошло.
Тогда было много крови, но я не испугалась. Деловито поставила табуретку обратно и пошла к соседке — вызывать скорую и маму.
В доме матери меня больше не смели касаться и пальцем.
Но жизнь, видимо, испытывая меня на прочность, частенько подкидывала дикие ситуации. Хотя последние годы все было спокойно. Видимо, затишье перед по-настоящему неприятным западлом.