Опустив голову, я встала ближе к входу в холл и посмотрела на только что вошедшего мужчину. Так вот ты какой, северный олень… Признаться, я ожидала бесчувственную сволочь с королевскими замашками, эдакого мефистофеля преклонных лет, но вместо него у входной двери стоял… Дядечка. Ну или дядюшка. Его хотелось называть с первого взгляда именно так — он весь был какой-то «дядькистый». Толстоват, лысоват, одышлив. Рубашка подмышками мокрая, толстые ляжки едва умещаются в темных, чуть лоснящихся штанах. Лицо широкое и какое-то… добродушное и размазанное, нечеткое. Картофельный нос, рязанские глазки, реденькие светлые бровки, пухлые щеки и пара подбородков. Я ну никак не ожидала от насильника и рабовладельца такой внешности. Это было несочетаемо. И тем страшнее была истина. Он прошел мимо меня, и в нос ударила смесь знакомых запахов: пота, хвойных духов, его кожи. Меня едва не вывернуло наизнанку.
Как же ты, бедная девочка, это терпела?
Я следила за ним взглядом, смотрела, как он взбирается на лестницу, как торчат из домашних тапок желтые, в мозолях, пятки, и понимала, что если он меня коснется хоть пальцем, я бездарно спалюсь. Заору, отлуплю "дядюшку" по мордасам и окажусь… Кстати, где я окажусь в таком случае? Ага, ясно-понятно. Не на Мальдивах, а совсем наоборот. В голове всплывали знания, но не память — видимо, девочке не доводилось бывать в местах, где перевоспитывают взбунтовавшихся каким-то чудом рабов. Ее счастье.
— Йола!
Громкий окрик шибанул наотмашь. Чертовы реакции тела! Интересно, она всегда так реагировала на его голос?
Я замешкалась. Идти не хотелось до зубного скрежета. Но новый окрик не заставил себя ждать.
Я зашла в его кабинет — там я уже была утром. В ванной его апартаментов я и разбила зеркало. Я робко встала у стеночки рядышком с дверным косяком.
— Йола! Ты разбила зеркало! Ты не поранилась?
Я удивленно подняла на него глаза и тут же опустила снова. Потому что он на меня не смотрел, копаясь в своем портфеле. Да и голос… Таким спрашивают о состоянии здоровья четвероюродной тетушки, которую в последний раз видел на свадьбе родственников в пять лет. Ему плевать на меня. Если я в состоянии встретить и прийти, значит, все хорошо, и переживать не о чем. А вопрос — просто так, чтобы узнать, не сильно ли повреждена постельная игрушка.
— Йола?
Он поднял голову от своего портфеля, а я смотрела на его пальцы. Толстые и розовые — ну просто сваренные сардельки. Они шевелились, как большие гусеницы, что-то перебирали…
— Йола… — уже встревоженно спросил он, и я встрепенулась.
— Да, господин… Все хорошо. Простите за зеркало, — поспешно добавила я.
— За это будешь наказана. Вот два перевода, сделаешь до утра.
Он протянул мне с десяток квадратных желтоватых листков, исписанных от руки какими-то загогулинами.
— Это запись после встречи послов. Тут четыре языка. Переведешь все к утру. Вот, и словари возьми, бумаги и чернилок. И карандашей. Придешь и принесешь сама, через два часа после рассвета. И чтобы начисто было переписано.
Я подхватила листки и книги с покорно опущенной головой.
— Иди.
Дважды меня не надо было просить. Я шмыгнула в свою комнатушку, зажгла тусклую лампу над изголовьем кровати. Чтобы не взбеситься и не надавать наглому "дядюшке" тумаков, я сунула нос в бумаги. Так-с, что тут у меня? Интересно…
Зашуршала в пальцах необычная бумага — у нас такую не делают. Весь текст был написан от руки черными карандашами. Я вчиталась, сосредотачиваясь, но писанина по-прежнему оставалась для меня филькиной грамотой. Как так, я же понимала написанное… Неужели все? Лавочка прикрылась? Но взгляд тут же наткнулся на строчку из другой страницы, которая слилась в правильное предложение. И еще одна строчка, и еще… А некоторые так и оставались для меня непонятными. Сколько я не напрягала память, ничего не происходило.
Может, со словарями дело пойдет быстрее?
Обложившись книгами, бумажками с пометками и высунув от усердия язык, я перевела целых пять предложений за полчаса. Результат так себе. К тому же есть хотелось зверски. Может, стоит прокрасться на кухню и надеяться, что гадкий повар спит и не зажмет меня в углу?