— Заедь, пожалуйста, если не трудно, — мурлычет она в трубку, и перед глазами ее аккуратные, нежно-персиковые губы, тянущиеся в улыбку, — я временно без колес, так что…
— Без проблем, — перебиваю я, и наскоро прощаюсь, паркуясь у редакции.
Да, все-таки с годами ты намного проще относишься к женщинам, даже к тем, кто врубал свет своим появлением в твоей жизни. Мне уже действительно многое не важно — например, с кем Кира оставит свое чадо на время встречи, или как добралась бы, если бы отказалась от моего предложения.
Не потому, что я черствый мудак.
А просто уже давно хочется тот уровень, когда тебя просят обо всем, что нужно. И не строят долбаное не пойми чего.
Я выхожу из машины, поднимаюсь в свой кабинет, на ходу здороваясь с Анжелой. Да-да, ее я тоже перетащил на новое место — пусть девчонка не боец, но как работник весьма ответственна и исполнительна. Кто знает, может работа со мной ее закалит, и научит «кусаться» со всеми вокруг ради себя и своего дела?
За рабочим столом уже ждет чашка горячего, черного чая, а комп включен. Ровно так, как я и люблю каждое утро — за что Анжеле огромный плюс. И в этом неспешном, согревающем начале рабочего дня я достаю телефон, и как дурак, распускаю всю свою идеально-устаканенную жизнь.
Настя.
Одно имя в моем чате, которое с шести утра (а с моих четырех!) обозначено зеленым кружочком. Она уже в чате, уже работает, бегает, пьет кофе, отвела в сад Марусю, приняла ванну, и переделала кучу всего, на что я по утрам и не замахиваюсь.
Скорее всего, во время пробежки она наслаждалась осенью. Видами, листьями, свежестью — это все про нее, такую непринятую всеми творческими «совами», но абсолютно уникальную.
Как она там?
Я открываю чат, и сперва захожу в наши фото. Удивительно, но эта женщина не тронула и не удалила ни одной своей «нюдс» — и я старательно избегаю слишком присматриваться, потому что наизусть помню, какая на ощупь та или иная часть кожи. Я нахожу одно из первых ее селфи — где она радостно улыбается, а в глазах так много почти детского восторга… Мне нравится думать, что она и сейчас такая же.
И что я не изранил своими словами ее тлеющую наивность и готовность принимать меня рядом со всеми косяками.
Максим: Привет.
Я снова пишу ей, спустя почти неделю после последней переписки. Если подняться по тексту выше, можно увидеть, как я заверяю, что стал относиться ко всем женщинам проще. И не навязывать себя там, где вроде как этого совсем не просят.
Тогда что же это за хрень, если я не могу прожить долго, не узнав, как у одной ванильной женщины дела? Ведь она ни разу не написала сама мне! И, можно подумать, вообще о нас забыла… Хотя, может, все дело в том, что я без слов чувствую ее молчаливую просьбу написать что-то, не пропадать окончательно, поддерживать тлеющий уголь на нашем горевшем пожаре…
Или я все это выдумываю, и ей уже давно плевать?
Настя: Привет
Она всегда отвечает почти сразу. И вообще, как я успел заметить, редко выпускает из рук телефон. Мне самому это нравится, потому что никогда не понимал людей, которые отвечают по половине дня на смску.
Максим: Как твои дела?
Настя: Все хорошо, без проблем. А твои?
Я со вздохом отвечаю свое стандартное «Нормально», и откидываюсь на спинку стула, закрывая глаза. На этом — все, и ближайшее время мы снова в тишине, в странном молчании друг пере другом, где оба не решаемся ковырять лишнего. И хотя мне несвойственны все эти сентиментальные штуки, одно я могу признать точно — я не могу не писать ей.
И, кажется, эта единственная такая «багнутая» женщина в моей жизни.
Телефон неожиданно вибрирует снова, что заставляет меня нахмуриться. Я не ожидаю больше ничего от Насти. Вот уже два месяца между нами — только так. Что же там тогда…
Настя: Зачем?
Я сглатываю, видя это сообщение, и хмуро тру бровь. Мне не надо уточнять и задавать глупые вопросы — мне прекрасно известно, о чем она. Но, кажется, Настя решила все же дополнить.
Настя: Зачем ты это делаешь?
Да. Кажется, сегодня «тот самый день», когда все это больше не может продолжаться. Я беру телефон, старательно набирая ответ, и тут же стираю. Что мне сказать ей?
Правду?
Зачем ты это делаешь?
Я и сам не знал. Просто хотел писать ей и знать, что все хорошо. Что она по-прежнему живёт в своём маленьком городке с дочкой, и они вместе собирают камни, чтобы потом вымыть их дома. Как она работает по утрам с кружкой кофе рядом, и сосредоточенно чешет нос, если плохо идёт текст. Мне, как больному, необходимо вдруг стало понимать, что в её мире ничего не рухнуло, когда там громоздко протоптался я своим сорок пятым.