— Мамочка, мне страшно, — подает голос моя дочь у врача в кабинете, когда мне рассказывают о всех рисках наркоза, и я подписываю согласие, — я не хочу туда.
Она кивает на кабинет с большой и страшной на вид машиной, и я вздыхаю, поворачиваясь к ней. Моя храбрая малышка начинает волноваться, а лучше всего, чтоб все прошло вот без этого.
— Сейчас дядя доктор даст тебе подышать через трубочку, и ты всего лишь немного поспишь. Больно не будет — так что не переживай, а я всегда буду рядом.
— Да?
— Конечно. — Вмешивается анестезиолог, надевая перчатки, — а газ в трубочке есть с запахом клубники, или шоколада. Ты какой хочешь больше?
— Шоколада! — в полном восторге отвечает дочь, и я смотрю на полулысого мужчину с благодарностью.
Мне позволяют самой уложить ее на пеленку, предварительно раздев до трусиков, а следом действительно дают маску, которую нужно приложить к ее лицу. Я вижу, что дочь снова напряглась — и быстро прижимаюсь к ней, нашептывая, что я рядом и больно не будет.
— У вас отлично получается, — хвалит меня сидящая за панелью аппарата медсестра, когда Маша засыпает, а я собираюсь выйти, — ждите снаружи, процедура займет минут сорок, а потом вам вынесут дочку.
С трясущимися руками я сажусь на скамейку, откидывая голову назад, и пытаюсь дышать спокойнее. Господи, что происходит… Только сегодня утром я обнимала здорового и пляшущего ребенка, а теперь ей дают наркоз, а через катетер вводят контрастное вещество для лучшего исследования…
А я до сих пор не понимаю, что вообще происходит, и тем более боюсь думать, как будет дальше.
Мой телефон звонит, и я отвечаю на вызов, хоть и видела, что он вибрировал раньше. Просто именно сейчас чувствую в себе силы на это — и потребность поговорить, пока время исследования тянется бесконечно долго.
— Насть? — голос Максима так напряжен, что я на секунду словно вижу его рядом — злого и недовольного, но привычно собранного для разговора, — ты не брала трубку. В чем там дело?
Вкратце обрисовав ему ситуацию, я будто чувствую себя капельку легче, и говорю, что постараюсь вернуть машину к концу рабочего дня. Но Макс лишь молчит на это высказывание, и тут же выдвигает свое:
— Скинь адрес клиники смской.
— Зачем?
— Любопытно, блять! Насть, то за вопросы? Я приеду.
Комок в моем горле достигает немыслимых размеров, но я напоминаю себе, что должна быть сильной. У нас тут есть сейчас слабенькая и нуждающаяся в поддержке — это моя дочь. Вот ей и позволено реветь и капризничать, а мне только утешать и быть сильной.
— Ты на работе, и итак уже отпросил меня. К тому же без машины. Мы сами, правда, тут осталось ждать совсем недолго…
— Насть, не еби мозг, а? Я жду адрес, а остальное не твоя забота.
Со вздохом я скидываю ему местоположение клиники, и в эту же минуту дверь кабинета открывается. Врач самолично мне выносит спящую Марусю — бледную, замотанную в одеяло и без всяких признаков пробуждения.
— Стоим рядом, и ждем, когда очнется, — рапортует он, укладывая ее на кушетку, — после наркоза обычно знобит, так что одеяло не снимаем. Если будет тошнота, головокружение и прочее — зовем сразу же меня. Если долго не просыпается — тоже. В норме через десять минут она очнется, можно дать воды, а еще через полчаса — покушать.
Я вспоминаю, что ничего съестного у меня с собой нет, и пока глажу по голове сонную девочку, пишу Максиму просьбу захватить что-нибудь для ребенка. Малышарик очухивается быстро — и уже через полчаса сама бегает по коридору.
— Молодцы! — хвалит врач, и отдает нам бумаги и снимки, — вот с этим — в двести двенадцатый кабинет. Там вас ждет наш онколог, он также хороший хирург и расскажет вам, что делать дальше.
Господи. Звучит просто так, будто я в каком-то дешевом мыльном кинце, где у героини гибнет ребенок. Но проблема в том, что это — не кино, а моя жизнь, и моя маленькая лучшая на свете дочка, за которую мне никогда в жизни не было так страшно.
— Проходите, — снова лысый дядечка, только в очках и с бородой указывает мне на стул напротив своего стола, — давайте анализы.
Он разглядывает снимки добрых десять минут, затем грузит флешку, чтобы посмотреть запись МРТ еще и там. Почти не читает заключение — а просто задумчиво чешет подбородок, и я уже в почти полуобморочном состоянии жду его хоть какой-то реакции.