— Скажу сразу — это не онкология, — наконец, произносит он, и одна полновесная гора скидывается с моих плеч, заставляя сжать Марусю в руках, — но это не все, Анастасия. Опухоль доброкачественна, но уходит глубоко под кожу, в органы, и, кажется, находится там уже давно. Ее не было видно раньше, и отсюда я делаю вывод, что она растет. Это — основное, что угрожает вашей дочери, потому что еще немного, и она начнет двигать органы. Поэтому…
Он отодвигает от себя снимки, наливает в стакан воды и двигает мне. Я не пью — отдаю воду Маше, которая с жадностью вцепляется в стакан.
— В вашем случае поможет только одно — как можно скорее провести хирургическое вмешательство. А если точнее — операция по удалению образования.
Глава 32
Настена
Я не совсем понимаю, как мы с Марусей добираемся обратно.
Все урывками. Я выхожу из кабинета — и попадаю в пахнущие табаком плечи, которые загораживают мне проход. Пытаюсь что-то сказать, или хотя бы успокоить прыгающую на Максима Машу — но из горла лишь вырываются вдохи, которые заканчиваются странными хрипами.
— Ты сидишь с дочкой тут, и ждешь меня, — врывается в уши резкий голос, и меня почти насильно садят на диванчик в фойе, — я скоро.
Скоро. Что это за единица времени — скоро? Вроде как это должно быть быстро, но почему-то минуты на том диванчике тянулись бесконечно долго. А Маша под впечатлением от произошедшего, и после наркоза успевает даже заснуть на моих коленях.
Я глажу темные кудряшки, провожу подушечками пальцев по широким детским бровкам, и молюсь. Сама не знаю, кому и куда — ведь я не верю в бога, и крайне редко посещала церковь. «Отче наш» и прочее совсем не отложились в голове, хотя мама в детстве и читала мне их.
Но вот какое-то тянущее и искреннее «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..» в мыслях вырастает почти в негласный вой о помощи.
И моя помощь появляется в виде хмурого и большого недовольного мужчины.
— Идем.
У меня аккуратно забирают сопящую Марусю, а следом мы уже заходим в дом Максима, где суетится его мама. Евгения наливает чаю, пока Макс кладет мою дочь в своей спальне на втором этаже, и просит меня посидеть с ней.
— Максим написал мне, что вы едите с больницы, — она ловит мой взгляд, а я рассеянно киваю, глядя на лестницу, где скрылся Макс.
Хочу быть с дочкой. Лечь вокруг нее калачиком, забрать под кожу и не дать никому в обиду, а не сидеть здесь и отвечать на вопросы и кивать сочувствующим взглядам…
— Я понимаю, о чем ты думаешь, — вдруг жестко говорит женщина, заставляя меня вздрогнуть и слушать ее внимательно, — но я интересуюсь не из праздного любопытства. Я — операционная медсестра, и имею представление кое о чем в плане медицины. Так что, пожалуйста, расскажи, что с Машей — мы хотим помочь.
И я рассказываю. Крайне мало, на самом деле — потому что сама еще не до конца все понимаю. Но Евгения просит документы, и внимательно читает результаты МРТ и выписку от хирурга — а затем глубоко дышит, быстро набирая кому-то на мобильный.
— Да-да, Вер, доброкачественная… Помнишь, тот хирург, который еще специализируется на удалении лимфангиом, и умеет заново строить пищевод? Да-да, он, диктуй… Спасибо, Вер, огромное спасибо.
Спускается Максим, садясь рядом, и скрещивая на столе пальцы. Я смотрю лишь на его маму — потому что где-то глубоко в душе пока совсем потеряна, и надеюсь, что она даст мне надежду и ориентир.
А Евгения меж тем набирает только что полученный номер, и бойко разговаривает с кем-то еще, на быстро-медицинском рассказывая о Машиной проблеме.
— Вот, Настен. Раволский Петр Юрьевич — один из лучших детских хирургов в России. Если возьмется, считай, вы в надежных руках, лучше него вас никто не прооперирует. Завтра с утра он ждет вас у себя в отделении торракальной хирургии.
— Спасибо, — киваю, своим развитым шестым чувством понимая — нам с Машей туда. А Евгения наклоняется, и сильно, до тесноты сжимает мою ладонь, словно пытаясь передать мне капельку своей уверенности.
— Все будет хорошо, Насть. Мы справимся с этим.
Я не знаю, откуда взялось это «мы».
Но именно оно добивает, и я роняю лицо в ладони, не в силах сдерживаться слезы — и прямо посреди чужой солнечной кухни рыдаю в голос, пока не чувствую чужие руки на своем теле.
— Умница.
Меня подхватывают, располагая на своем плече, и куда-то несут. Я затихаю в таких твердых руках, а тонкие губы примыкают к моему виску, нашептывая всякую успокаивающую чушь.
— Вот так, Настен. Поплачь. Я уж думал, тебе там слезные железы вырезали, или еще что… Давай, тебе нужно и станет легче. А после мы с новыми силами будем решать, что делать дальше.